Джеймс Купер - Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе

Молодой гурон был в боевой раскраске, и одежда еле прикрывала его отменно сложенную фигуру. Свет отчетливо обрисовывал каждую его мышцу, и Дункан в ужасе отвернулся: он увидел, что индеец судорожно корчится от страха. При этом постыдном зрелище женщина издала жалобный вопль, но вождь протянул руку и мягко отстранил ее.

— Гибкий Тростник,— сказал он на языке гуронов, называя преступника по имени,— хотя Великий дух наделил тебя приятной для глаз наружностью, лучше бы ты не родился на свет. В деревне твой язык болтает громче всех, но в сражении немеет. Никто из моих молодых воинов не вгонит томагавк в боевой столб глубже тебя, но ни один из них не ударяет ингизов легче, нежели ты. Враг нагляделся на твою спину, но не знает, какого цвета твои глаза. Трижды тебя вызывали на бой, и трижды ты забывал дать ответ. Имя твое никогда больше не прозвучит в родном племени: оно уже забыто.

В то время как вождь произносил эти слова, разделяя фразы внушительными паузами, преступник поднял голову из почтения к годам и рангу говорящего. Стыд, ужас и гордость отчаянно боролись в нем, и борьба эта отражалась на выразительном лице. Его сузившиеся от отчаяния глаза блуждали, останавливаясь на лицах тех, от кого зависело его доброе имя, и на минуту гордость взяла в нем верх. Он встал на ноги, обнажил грудь и твердым взглядом встретил острый сверкающий нож, уже занесенный неумолимым судьей. Когда же оружие медленно вонзилось ему в тело, гурон даже улыбнулся, словно радуясь, что смерть не так страшна, как он думал, и тяжело рухнул лицом вниз к ногам сурового и непоколебимого Ункаса.

Женщина издала громкий жалобный вопль и швырнула факел на землю, погрузив помещение в непроглядный мрак. Зрители, содрогаясь, один за другим, словно потревоженные призраки, выскользнули из хижины, и Дункану почудилось, будто он остался наедине с трепещущим телом жертвы индейского правосудия.

Не прошло и мгновения, как молодой человек убедился в своей ошибке. На плечо ему легла чья-то сильная рука, и Ункас прошептал:

— Гуроны — собаки. Вид крови труса не может привести в содрогание настоящего воина. Седая Голова и сагамор в безопасности, а ружье Соколиного Глаза не дремлет. Иди! Ункас и Щедрая Рука не знают друг друга. Я сказал.

Хейуорд был бы рад услышать больше, но мягкий толчок дружеской руки вынудил его направиться к выходу и вспомнить об опасности, которая угрожала бы им, стань гуронам известно об их разговоре. Уступая необходимости, он медленно и неохотно покинул хижину и смешался с толпившимися поблизости туземцами. Угасавшие на прогалине костры освещали тусклым неверным светом темные фигуры, молча слонявшиеся взад и вперед. По временам пламя вспыхивало ярче, и лучи его проникали во мрак хижины, озаряя Ункаса, по-прежнему спокойно стоявшего над трупом гурона.

Вскоре кучка воинов вошла туда и вернулась с бренными останками своего соплеменника, которые они затем отнесли в соседний лес. После этого торжественного финала Дункан, которого никто не замечал и не тревожил расспросами, принялся бродить между хижинами в поисках той, ради кого он пошел на неслыханный риск. Племя пребывало сейчас в таком расположении духа, что Хейуорду, приди ему в голову эта мысль, не составило бы труда скрыться и вернуться к спутникам. Но сейчас к постоянной его тревоге за судьбу Алисы прибавилось беспокойство об участи Ункаса, и это накрепко привязало его к месту. Вот почему он упорно переходил от хижины к хижине, заглядывая в каждую лишь для того, чтобы в очередной раз испытать разочарование, пока наконец не обошел всю деревню. В конце концов он прекратил поиски, оказавшиеся столь бесплодными, и возвратился к хижине совета, решив разыскать Давида, расспросить его и тем самым избавиться от мучительной неизвестности.

Дойдя до строения, послужившего одновременно и залом суда, и местом казни, молодой человек заметил, что возбуждение уже улеглось. Воины, собравшись в кружок, спокойно курили и степенно рассуждали о главных событиях недавнего похода к верховьям Хорикэна. Хотя приход Дункана должен был бы напомнить им о его профессии и подозрительных обстоятельствах его появления в деревне, они, по-видимому, не обратили на него особого внимания. Ужасная сцена до сих пор благоприятствовала его планам, а так как ему не нужно было лучшего суфлера, чем обуревавшие его чувства, он понял, как важно наилучшим образом воспользоваться неожиданным и счастливым стечением обстоятельств.