Емельян Ярмагаев - Возвращающий надежду

Братья потеряли к игре интерес и куда-то скрылись. Бернар постоял, тряхнул головой и поплелся в конюшню.

— Они назвали тебя дохлой клячей, — сказал он Ракэну. — Разве ты не обгонишь их жирных кобыл?

Выйдя во двор, Бернар услышал хохот и возню в кустарнике. Оттуда с ревом выскочила десятилетняя Анна, дочка скотницы. Братья гуськом вышли из кустов. Бернар медленно подошел к старшему — Якобу.

— Извинись перед ней! — потребовал он, царственным жестом указав на девочку.

В ответ сеньор Оливье скорчил мерзостную рожу — и полетел кувырком от молниеносной затрещины. Струсив, братья бросились врассыпную; Бернар опомнился и вспыхнул от стыда. Поднять руку на гостя! Но тут его позвали домой.

Знакомство с мадемуазель Антуанеттой также не привело ни к чему хорошему: девочке он показался простофилей, лишенным всякой галантности. Когда Оливье уехали, Рене иронически заметил:

— Так. Значит, хозяева бьют гостей?

Бернар прямо и грустно посмотрел воспитателю в лицо.

— Они причиняли всем боль… и друг другу тоже, — объяснил он. — Не понимаю: зачем?

Тяжелой рукой Рене взял его за подбородок.

— Вот что: мир таков, — сказал он сурово. — Слабых бьют и оскорбляют. Если есть сила, ответь ударом на удар.

— За всех? — оживился Бернар.

— За себя и своих, — веско поправил Рене. — Иначе слишком много будет хлопот.

Но мальчик не оценил мудрости, заключенной в этих словах.

Ночью раздался набат. Чудилось, что сама звездная тьма в тоске исходит протяжными чугунными стонами. Рене вышел с Бернаром на галерею. Из темной глубины ночи в глаза им взмахнул красный лоскут дальнего пожара.

— Это в городе, — пробормотал Рене. — Должно быть, прослышали, что король пришлет из Парижа интендантов. Да, началась катавасия!

Завеса мрака, казалось, колышется от взмахов пламени, от далекого гула, в котором ухо различало женские вопли и яростный лай собак. Рене ушел поднимать охрану, Бернар остался один. В его широко раскрытых глазах блестели две ярких точки — отсвет пожара. На конюшне били копытами кони, хрипло вскричал со сна петух, решив, что уже утро. В глухом океане ночи возникла странная скорбная нота. Откуда-то доносилось нечто вроде одинокого призыва, полного тоскливой мольбы…

Не раздумывая, мальчик кинулся вниз, вбежал в конюшню и вывел за поводья Ракэна Но перед ним выросла квадратная фигура Рене.

— Куда это вы спешите? Там бунтуют мужики. Идет страшная битва палок, кос и сковородок из-за ломтя скверной колбасы и щепотки соли. Спать, сеньор!

В это время на канале послышался равномерный плеск. Рене окликнул лодку. Оттуда ответили:

— Готов ли замок встретить сьера Одиго?

Свет факелов заметался по всей длине лестницы, идущей к каналу. Рассекая огненных змей, пляшущих на воде, из тьмы вынесся корпус лодки. На ней стояла закутанная в плащ фигура. Человек шагнул из лодки на ступени, открыл лицо и приказал:

— Горячего вина, сухой одежды и побольше дров в камин, Рене. Со мной интендант его величества, сеньор Густав Менье.

Утром Бернара вызвали к отцу. Огюстен-Клод-Люсьен Одиго сидел на галерее за столом, нехотя прихлебывая местное вино; мадам Констанция увела приезжего чиновника к себе поговорить о Париже, остались только Рене и слуги. Норманн сменил обычную куртку на синий бархатный камзол с вышитым на груди гербом. Бернар поклонился отцу, тот слегка кивнул. Длинное светлое лицо сеньора с величественным горбатым носом, плоским прямым ртом и крутым подбородком с ямочкой было приветливо; каштановые волосы, спускавшиеся на спину, тщательно завиты и уложены. Сеньор рассматривал сына выпуклыми голубыми глазами, выражения которых не разгадать.

— Он у тебя, кажется, вырос деревенщиной, Рене? — раздался голос, чуть отдающий металлом. — Что же он умеет?

— Все, что положено дворянину его лет, сеньор, — ответил Рене.

— Допустим.. Сколько лет его коню?

— Одиннадцать. Конь еще бодр.

— Владеет ли твой питомец клинком, смычком, веслом?

— В этом вы убедитесь сами.

Сьер Одиго встал и прошелся по галерее. Был безоблачный день, все сияло блеском солнца, зелени, неба. Бернар ловил каждое движение отца. Самый воздух в замке стал иным — строгим и доблестным. Хотелось чем-нибудь отличиться в глазах этого ослепительного кавалера

Отец велел идти за ним и спустился во двор. Яркие солнечные полосы лежали на старых камнях, затененная козырьком, мерцала вода в колодце, на опрокинутой лодке колебалась зыбкая тень. У колодца, скрываясь в тени своей будки, дремал Чернуш. Он был так стар, что не смог подняться навстречу хозяевам. Полуслепые глаза его преданно заморгали, хвост застучал с неистовым рвением.