Джоржетт Хейер - Саймон Холодное Сердце

Во взаимоотношениях между Аланом и Саймоном многое очень быстро переменилось.

Алан подпал под влияние Саймона и был предан ему. Саймон принимал эту преданность и покорность, отвечая на них ненавязчивым покровительством. Они часто играли вместе, и Саймон легко становился первым во всяком спортивном единоборстве, кроме самых безобидных и легких. Игра в шары чаще приносила успех Алану. Другое дело — мяч. Алан с грустью признавал, что ему далеко до Саймона, игравшего обнаженной рукой и наносившего удары с такой убийственной точностью и силой, что Алан охотнее уклонялся от мяча, чем посылал его сопернику ответным ударом. Менее искусным был Алан и в стрельбе из лука, и Саймон, не скрывая легкой насмешки, наблюдал за его тщетными усилиями получше натянуть тетиву, отчего юный Алан так раздражался, что промахивался еще сильнее, чем всегда. Саймон попробовал обучить Алана драться дубинкой с железным наконечником, осторожно пуская ее в ход, чтобы не причинить Алану вреда. Однако Алану, которого никак нельзя было упрекнуть в нехватке смелости, не по душе пришлась столь глубокая и примитивная забава, и обучаться этому искусству он не стал. Алан любил соколиную охоту, травлю дичи, был хорош в подвижных и веселых играх и умело фехтовал. Рыцарские турниры не очень привлекали его, он избегал участия в подобных развлечениях и, оставаясь в четырех стенах, охотнее бренчал на своей арфе и сочинял изысканные романсы, посвященные многочисленным дамам его сердца. Он рисовал, писал стихи и больше всего на свете любил песни трубадуров, сочиненные сто лет назад. Он был любимцем дам и в пятнадцатилетием возрасте уже волочился то за одной из них, то за другой в свите прочих вздыхателей. Саймону это не нравилось и казалось пустой тратой времени.

— Ты был когда-нибудь влюблен? — с томной грустью в голосе спросил как-то Алан Саймона.

Они сидели в комнате под крышей замковой башни, Алан был занят игрой на арфе, а Саймон прилаживал тетиву к своему новому луку.

Не отрываясь от дела, Саймон состроил презрительную гримасу.

— Любовь, любовь! Вечно ты об этом! Не был я влюблен и не знаю, что это такое!

Склонив свою красивую голову чуть набок, Алан прикоснулся к струнам. Тихо прозвучало несколько грустных аккордов. Темные глаза Алана засияли, он улыбнулся.

— Ты не знаешь, что такое любовь? Неужели нет такой девицы, которая волнует твое сердце?

— Нет. И ничего я этого не знаю, — ответил Саймон.

Алан отодвинул в сторону арфу и скрестил свои стройные ноги, приняв удобную позу. На нем была накидка из ярко-синего бархата с отделанными золотом длинными рукавами. Драгоценный камень, сверкающий в мочке левого уха, золотой перстень на пальце, усыпанный самоцветами золотой пояс, схватывающий накидку в талии — как отличалось это убранство от лишенной украшений длинной темно-красной мантии Саймона, высоких башмаков на его ногах… Саймон до сих пор гладко зачесывал длинные волосы от лба к затылку, хотя в моду уже вошла короткая стрижка. Ему было шестнадцать лет, и он уже достиг шести футов росту, имел мощные мышцы, атлетическую спину и железные руки, сильные, как у медведя. Рядом с изящным Аланом Саймон казался гигантом.

Затая улыбку, Алан пристально смотрел на Саймона.

— Мои сестры не так уж плохи на вид, — заметил он, смеясь одними глазами. — Элен, быть может, чуть миловиднее, чем Джоан.

— Миловиднее? — отозвался Саймон, по-прежнему не отрываясь от дела.

— Какая из них тебе больше нравится? — вкрадчиво спросил Алан.

— Не знаю. Никогда не думал об этом.

Саймон мельком взглянул на Алана, и вдруг по его лицу скользнула улыбка.

— Ты допускаешь, что одна из них должна волновать мое сердце?

— А они не волнуют? Ты не чувствуешь ни малейшего сердцебиения в их присутствии?

Саймон натянул новую тетиву, проверяя, хороша ли она.

— Сердцебиения? — переспросил он не сразу. — Какая чепуха! Мое сердце бьется, когда я попадаю стрелой в цель или укладываю соперника на обе лопатки. Или еще когда сокол на охоте нападает на добычу.

Алан вздохнул.

— Ах, Саймон-Саймон, неужели ты такой бессердечный и никогда не влюблялся?

— Говорю тебе, я не знаю, что такое — любовь. Меня это не волнует. Я думаю, все это выдумали чувствительные юнцы.

Алан засмеялся.

— У тебя не язык, а жало, Саймон!

— Если это заставило бы тебя проводить время, как пристало мужчине, а не вздыхать и стонать от любви, было бы совсем неплохо.

— Нет, я не согласен с тобой. Любовь — это все, она дороже всего на свете. Настанет такой день, когда ты поймешь, что я прав.