Виктор Поротников - Крах проклятого Ига. Русь против Орды (сборник)

Он понимал, что это литовский Ольгерд постарался, нажаловался патриарху цареградскому, мол, митрополит знает лишь свой Владимир да Москву, а до остальных и дела нет. Если честно, то Ольгерд был отчасти прав, сыну московского боярина, даже постриженному много лет назад в чернецы, трудно отрешиться от Москвы. Но не в том дело, что на Москве родичи, Алексий просто нутром чуял, что с Москвы начнется возрождение Родины, попранной и разделенной между другими правителями. А потому готов помогать великому князю, кто бы им ни был, во всем.

Только говорить об этом в Царьграде никак нельзя, снова пришлют чужого грека, который Руси не разумеет, станет гнуть свое. Хотя, чего уж поставят… поставили. Может, Роман и всем хорош, да только если Ольгердом назначен, то Москве от него пользы будет чуть, скорее вред.

Алексий вздохнул, перекрестился: «Прости мне эту ложь, Господи! Не ради себя, не для своей славы сие вершу. Помоги для Руси расстараться, ей пользу принести!»

Так и пришлось снова и великому князю, и митрополиту в Орду ехать, только Алексий дальше в Царьград отправился, а Иван Иванович обратно вернулся. Все снова обошлось, то ли Бердибек помнил о дружбе отца с московскими князьями и не был против, то ли подарки оказались хороши, получил Иван и от него ярлык на великое княжение. А митрополит подорожную в Византию.

Князь вернулся быстро, а митрополит задержался на два года. Сначала в Царьграде, доказывая, что сможет лучше поставленного Ольгердом Романа послужить на Руси православию. А вот потом… Чтобы показать, что для него все православные земли одинаково дороги, и разобраться с самим Романом, которому и Цареградский патриарх не указ, Алексий отправился в Киев. И поплатился за свою доверчивость! Литовскому князю Ольгерду Царьград уж точно не указ, он и вовсе не православный – посадил митрополита Алексия под замок в темницу и выпускать не собирался!

Прибыв в Москву, князь Иван Иванович вернул из Рязани бежавших туда бояр Вельяминовых, простив им убийство своего боярина Алексея Петровича Босоволкова по прозвищу Хвост. И маленький Дмитрий окончательно убедился, что главная сила на Москве – бояре.

А еще он понял, что вторая сила, даже более сильная, – это митрополит. Князя в Орду провожали просто, только жена рыдала с перепугу, а Алексия так всем миром. И слушали митрополита внимательней, чем Ивана Ивановича. Попробовал осторожно спросить отца, почему так, тот вздохнул:

– Сынок, духовное, оно всегда прежде человеческого, оттого и власть митрополичья выше, чем княжеская. Тем паче такого, как митрополит Алексий.

– Он самый-самый? – заблестел глазенками княжич.

– Не он один. Сергия Радонежского, игумена монастырского, люди тоже раскрыв рты слушают. Никакой князь или боярин так не сможет.

– А о чем он говорит?

– Божье слово несет, веру в людей вселяет. К кому, как не к ним, с любой бедой идти, у кого, если не у них, совета и утешения просить?

Знать бы, насколько западут в душу мальчика эти отцовские слова! Только мало пришлось поучить отцу своего сына, мало что успел. За него доделали остальные, в том числе и митрополит Алексий, и преподобный Сергий Радонежский.

Снова по Москве поминальный звон, снова плач в княжьем тереме. Недолго пробыл великим князем Иван Иванович, подкосила его смертушка на тридцать четвертом году. Молод ведь еще, жить бы да жить… Но никто своей доли не знает, сколько землицу топтать и когда помереть. Ходили слухи, мол, это ордынских дело, даром что прожил князь после проклятых, те мастера, всегда умели травить медленной смертью. С чего бы вдруг молодому, здоровому и враз слечь? Но говорили все шепотом, в Сарай-Берке таков хан сидит, что не знаешь, чего ждать…

Почти без сил протяжно всхлипывала теперь уже вдовая великая княгиня Александра, временами по-бабьи подвывала. Для нее почивший в первую очередь не князь, а просто муж, любимый и пригожий Ванечка, что оставил ее с детишками одну на белом свете.

Дмитрий смотрел на такого непохожего отца и не мог заставить себя поцеловать его холодный белый лоб. Мальчика подтолкнул кто-то из бояр:

– Иди, князь Дмитрий Иванович, иди.

Дмитрий был настолько поражен этим обращением: «князь Дмитрий Иванович», что как в тумане все же подошел к лежавшему неподвижно отцу, склонился над его белым чужим лицом.

Весь день, пока отпевали да погребали князя, у Дмитрия билась одна и та же мысль: он князь! И зовут его взрослые всесильные бояре Дмитрием Ивановичем! Эта мысль забивала даже страшную жалость к умершему отцу и к рыдавшей почти без памяти матери.