Филип Пулман: Оловянная принцесса

Она видела кровь, видела, как снежный холмик обагрился изнутри, как потекли струйки, глубоко прожигая мягкую белизну, оставляя в ней темные дыры, похожие на раны.

Она увидела графа Тальгау: храбрый старик решительно набрасывался на врага и не отступал, хотя силы его были уже на исходе. Порой он видел на себе взгляд Аделаиды и, ощущая ее благодарность, еще бесстрашней продолжал биться, чувствуя, как над ним сгущается мрак неминуемой смерти.

Она вспомнила, что у нее в сумке лежит пистолет, с усилием достала его и, держа в обеих руках, выстрелила, ощутив бешеную радость, когда рухнул какой-то человек.

Она видела, как подстрелили Аделаиду; ей показалось, что она увидела саму пулю, маленькое черное пятнышко, размером с пчелу, которое пронеслось сквозь поддающийся воздух прямо в грудь королевы. И Бекки увидела, как хлынула кровь, как белая рука протянулась, чтобы схватить флаг, как Джим поймал Аделаиду, а покачнувшийся Красный Орел стал падать в другую сторону; но Отто подскочил, поймал флаг и отчаянно замахал им над своей головой, другой рукой сжимая готовый снова палить револьвер.

Она видела Джима над телом Аделаиды, вращающего до сторонам острием меча, его глаза были уже не человечьими, а тигриными или демонскими, пылающими изумрудной яростью. Казалось, что он дерется с самим воздухом, рубя, нарезая, пронзая; и небо, закутанное в хлопья, казалось, все ближе подступало к нему, заполнившись схлестнувшимися тенями, которые цеплялись, повисали на нем и тянули вниз, борясь, отбиваясь.

И вдруг настала тишина.

Хлопья мягко и бесконечно просеивались откуда-то сверху, заполняя щели в стенах, задерживаясь на глазах и оскаленных зубах, покрывая повернутые вверх лица тонким гримом, превращающимся в белую маску Пьеро, а следом и сама маска исчезала, сливалась с ровной белизной. Кровь, расцветшая на снегу, словно в старой сказке, увядала, сперва розовея, потом растворяясь в белизне и исчезая. Солдаты и студенты, охотники и лошади под снегом казались просто грудами камней.

Потом она услышала голоса.

Ей почудилось сначала, что это обрывки сна или отголоски разговора из другого, загробного мира:

— …кончено…

— …слышал, как они стреляли со стороны фермы…

— … граф Отто фон Шварцберг…

— …убитые! Так много…

— …это немецкая форма…

— …с поезда прямо сюда…

— …королева? Невероятно…

— …дворянин — смотри: лента и звезда…

— …дышит?..

— …не может быть, чтобы он был жив…

— …бренди! Принеси бренди!..

— …не могу разжать его руку…

— …ухватился, как обезьяна… ну, ладно, старина, выпей глоточек…

— …граф Отто… у него флаг…

— …послали за помощью…

— …что это? Ты слышал голос?..

— …в башне — быстрей…

— …жива!..

Но Бекки захотелось говорить, даже если бы пришлось разговаривать с фантомами.

Встревоженный пожилой мужчина с седыми бакенбардами появился на пороге. Увидев ее, он полез через груды камней, делая ей пальцами такие знаки, как дедушка, призывающий дитя приподняться и пойти к нему на руки.

И лишь тогда она поняла, что все кончилось.

Горожане Андерсбада сносили вниз и уцелевших в бою, и погибших, и немцев, и рацкавийцев. Это было холодное, неудобное, скорбное путешествие, и Медицинский институт маленького курорта все более и более наполнялся: раненые сидели, прислонившись к стенам в коридорах, лежали без сознания в палатах, в клинике гидротерапии, в паровой комнате.

Доктора работали усердно, и все же, надо сказать, они лучше чувствовали себя, когда занимались подагрой и несварением баронских желудков, чем ножевыми ударами и пулевыми ранениями. Лечебные воды были хороши, но не чудотворны — разве только в брошюрах. Директор приказал штабу работников разделить пациентов на группы: на тех, кто мог ждать, тех, кто все равно умрет, и тех, кого можно спасти, если прооперировать их немедленно, и сосредоточиться на последних. В полчетвертого пополудни очередь дошла до Джима.

— Неужели они надеялись убить этого малого? — сказал хирург. — Две пули…

— Три, — сказал ассистент, бросив что-то в фарфоровую миску с громким звяком.

— Три пулевых отверстия, четыре раны… от меча? Похоже на то… потребуется накладывать швы… Кто он?

— Без имени. У него орден чего-то такого на шее; какой-то дворянин.

— Наш или их?

— Наш. Те почище и поопрятней.

— Тогда повнимательней с ним. Нашли еще раны?