Владимир Богомолов - Что было, что будет…

Лишь когда появился в полку Магомет Алиев, отошел Логвин от своих горестей, отмяк сердцем. Но не для врагов, для своих. Даже улыбаться стал чаще, чем дождик в этих местах выпадает.

Подивился Петрунин, что однажды вызвали его в штаб не для того, чтоб задание дать, а встретиться с каким-то приятелем.

Вошел Логвин, честь по чести отрапортовал, а командиры несколько удивленно переводят взгляд с горца на него. И если тот засветился весь радостью и был готов сорваться с места, то Петрунин спокойно взирал на штабных.

— Что же ты, Логвин Иванович, не признаешь дружка? — спросил Шапошников, с недоверием разглядывая кавказца, который по-прежнему находился на седьмом небе от счастья.

Теперь Петрунин заставил себя внимательно вглядеться в угловатые, резкие черты продубленного лица. Но ничего родного, близкого не уловил в его нерусском обличье. И только когда тот заговорил, просительно протягивая руки к Петрунину точно к Иисусу Христу, вспомнил кабардинского аргамака, преданного хозяину так, как, может, не бывает предан человек человеку. Но даже эта деталь не убедила бойца в том, что расстались они приятелями. Просто он пожалел тогда беднягу. Встретился бы этот чечен или лезгин, кто он там, через две недели, с земли бы не поднялся, не то что на коне уехал. Да ладно, что попусту прошлое ворошить.

— Теперь признал, — сказал Логвин, не вкладывая в тембр голоса никаких красок. — Ну и что?

— Как «что»? — удивился комполка. — Человек, можно сказать, рискуя жизнью, к тебе шел, хотел убедиться, что ты жив-здоров, своего аллаха за тебя молил, а ты так безразлично встречаешь. Единственное, что нас смущало: не лазутчик ли он. А раз ты его угадал, верю я ему на все сто процентов. И такую привязанность надо бы оценить достойно, товарищ Петрунин, а не бирюком глядеть на гостя. Он нам немало хороших вестей привез.

— Ну, а я тут при чем? — не понял Логвин обиды Шапошникова.

— Как при чем? — взорвался комполка. — Человек из-за тебя, можно сказать, всю жизнь поломал, от белых ушел, к нам просится. Понимаешь, голова садовая? Если бы все обманутые солдаты повернули штыки против буржуазии, мы давным-давно прикончили бы всю контру.

«Вот оно что, — наконец сообразил Петрунин, — значит, я вроде комиссара, перековал душу одного контрика». И от этой простой мысли ему стало весело. Он уже слушал Магомета не только без раздражения и безразличия, но даже заинтересованно, редким кивком подбадривая, а улыбкой осчастливливая. Магомет рассказал, как еще в лазарете задумался над поступком казака. Ему ведь офицеры, как толмачи, все уши прожужжали, долдоня о красноармейских зверствах, пытках, сплошных расстрелах. Своими раздумьями поделился с соседями по койке. Одни отнеслись к вопросу как к чему-то сверхъестественному, потому что сами верили в неописуемую жестокость красных, другие угрюмо отвернулись от болтливого кунака, третьи по-доброму ругнули и велели держать язык за зубами. Но когда Магомет задал свой вопрос врачу, тот ничего не мог придумать лучше, чем обвинить джигита в большевистской агитации, в предательстве и приказал незамедлительно направить его в штрафную роту.

Но Магомет решил во что бы то ни стало отыскать красного казака Логвина Петрунина и узнать лично от него, почему он оставил ему коня и сохранил жизнь. Считай, все лето блукал джигит по степным хуторам и станицам, разыскивая своего спасителя. И вот наконец он видит Логвина живым, здоровым. Он хочет служить не вообще в Красной Армии, а именно под началом Петрунина.

Командование согласилось. И не жалело после. Магомет стал тенью Петрунина. В атаке ли, в разведке он всегда впереди отделенного, за обидное слово в адрес Логвина голову готов снести. Так сдружились донской казак и аварец из Дагестана, что ни словом сказать… А если случалось уходить им в тыл белых поодиночке, очень переживал оставшийся.

Как сейчас. Расставались возле самой воды. Не плакали, не целовались, лишь крепче обычного стиснули друг друга, хлопнули пару раз один другого по спине и одновременно сказали:

— Прощай, брат…

И направился боец, гремя царскими медалями, полученными на германском фронте, на противоположный берег Дона, в хутора, занятые белоказачьими войсками Мамонтова.

Идет от хутора к хутору, интересуется земляками-одногодками, кое о ком сам рассказывает матерям и невестам, спрашивает, как живется-можется казакам при новой власти, скоро ли кадеты начнут освобождать от большевиков левый берег Дона. С сожалением говорит, что сам отвоевался, списан подчистую из-за ранения, на что соответствующий документ имеется.