Мария Семёнова - Лебединая Дорога

Немного позже Олав и четверо его сыновей осмотрят дубовое днище. Корабль – что человек, ему нужны ласковые слова и заботливые руки. Отец и братья заменят подгнившие деревянные гвозди, заново просмолят шерстяные шнуры между досками обшивки. Да мало ли какие дела найдутся возле судна для хорошего кормщика!

Будет штормовая ночь в море – и корабль сполна отплатит за заботу.

В Сэхейме праздновали счастливое окончание похода.

Халльгрим слыл удачливым викингом, и его двор называли богатым. Был здесь дом со многими дверьми, разделённый внутри на покои – для тех из сотни его воинов, которые пожелали завести семью. Был и женский дом, где жёны и девушки коротали время за пряжей и шитьем, а в зимнюю пору вечерами напролёт играли малые дети. В третьем доме обитали рабы-трэли и рабыни.

И наконец, стояло во дворе ещё одно жилище, куда женщины заглядывали редко. Крышу его венчали громадные оленьи рога, а по стенам висело оружие и раскрашенные боевые щиты. Это был дружинный дом, и очаг под насквозь прокопчёнными стропилами горел для одних только мужчин.

Здесь жили и Халльгрим, и Хельги, и Видга, и Олав с сыновьями, и ещё многие, у кого не было жён. Здесь устраивали хустинг – домашний сход. А ещё этот дом предназначался для пиров.

В такие дни здесь делалось многолюдно. Вносили столы, и на деревянных блюдах шипела и пузырилась оленина. Звучали громкие голоса, лилось хмельное пиво. Длинный дом был велик, места за столами хватало для всех. Даже для рабов.

На празднике Хельги ел очень мало и почти не дотрагивался до хмельного. Глаза его были обращены на огонь, суровое лицо оставалось бесстрастным. Зато Халльгрим – тот веселился от всей души. Хмель с трудом его брал.

Огонь в очаге задорно шипел, когда дождь, молотивший по крыше, врывался в раскрытый дымогон. Пировавшие передавали друг другу арфу – пять звонких струн, натянутых на упругое древко. Участники похода по очереди брали арфу в руки, и каждый говорил что-нибудь о ярости подводного великана Эгира, о морской глубине, в которой его жена Ран раскидывала свои сети, чтобы выловить утонувших. И конечно, о победе над саксами.

Сигурд сын Олава угощал свою Унн козьим сыром мюсост – любимым лакомством, которое одинаково к месту и в походе, и на пиру. Унн дичилась множества незнакомых людей и всё норовила спрятать лицо. Когда арфа добралась до Сигурда, Сигурд сказал:

Славен совершающий подвиги, но трижды славен, кто умеет складно поведать о своих делах. Впрочем, вдохновенного скальда, слагателя песен, между ними не было. Что поделать, довольствовались висами, короткими стихотворениями к случаю, которые мог сочинить любой…

Когда дождь поутих, во дворе загорелись костры. Кто хотел, остался в доме лакомиться пивом, другие высыпали наружу – плясать.

Плясать здесь умели и любили. Звениславка слышала топот, доносившийся со двора, смех и азартные крики, которыми подбадривали состязавшихся танцоров. Переплясать соперника было не менее почётно, чем одолеть его на мечах или в беге на лыжах…

Хельги из дому не пошёл, и Звениславка осталась при нём.

Веселье продолжалось долго. Но потом стали понемногу укладываться спать. Хельги подозвал к себе старуху горбунью и сказал ей несколько слов. Служанка тут же взяла Звениславку за руку и повела её через двор:

– Пойдём, Ас-стейнн-ки. Я тебе постелю. Он сказал, что ты ляжешь у нас.

В женском доме у каждой было своё спальное место на широких лавках вдоль стен. Только Фрейдис, хозяйка, помещалась в отдельном покое – вместе с горбуньей. Звениславка свернулась калачиком под пушистым одеялом из волчьего меха, за резной скамьёвой доской. Закрыла глаза, и показалось, будто дом покачивался вместе с лавкой, как палуба длинного корабля, и этот корабль нёс её далеко, далеко…

Ей приснилась родня. Отец и мать сидели в повалуше, возле каменной печи, и мать тихонько плакала, уткнувшись в его плечо, а отец хмуро теребил рыжие усы и гладил её руки, как всегда, когда видел слезы жены. Звениславка так и рванулась к ним – утешить, сказать, что она жива, что её спасли, что она непременно вернётся… вздрогнула во сне и поняла, что они говорили по-урмански.

Она открыла глаза, расширяя в темноте зрачки. Дверь наружу была распахнута. За дверью виднелось по-весеннему розовое ночное небо и рдели угли прогоревших костров. А на пороге, прислонившись к косяку, стоял Халльгрим. С ним была женщина… Блеснуло серебряное запястье, и Звениславка узнала Фрейдис.