– Я пришел, чтобы принять у вас письмо, адресованное родным.
– Умоляю дать мне еще несколько минут. Я хотел бы закончить.
Генерал-адъютант сел на стул, предоставив арестанту возможность дописать.
Даже странно, что именно к этому злодею родители проявили нежное участие. Сколько иных примеров! Сенатор Иван Матвеевич Муравьев-Апостол, гуманист и либерал, проклял сына. А почтенный батюшка Михаила Бестужева-Рюмина, зная, что казнь неизбежна, бросил: «Собаке собачья смерть!» Чего они добиваются? Хотят низостью купить благоволения государя?
Папаша Пестеля, по всем свидетельствам казнокрад и лихоимец, однако повел себя по-людски. Приехал в Петербург, где со своей позорной отставки не был. Обивал пороги, на которые клялся не вступать. Молил тех, о ком доподлинно знал, что они оговаривали его перед прежним императором. Все ради сына.
Не помогло. И не могло помочь. Виновен сверх меры. Но хоть попытался. Привез благословение, надел на шею обреченного крест сестры: мужайся. И тут же в свете прошел слух, будто старик при встрече последними словами ругал несчастного, называл зверем и иродом. Наконец воскликнул:
– Чего же ты все-таки хотел?
Заключенный якобы ответил:
– Это долго рассказывать. В частности, чтобы таких губернаторов на Руси не было.
Все ложь! Старик вошел нетвердой походкой, сын бросился к нему. Они обнялись и так стояли, не в силах выговорить ни слова. Вот как было. А свет грязен на язык. И Александр Христофорович знал, что разговор пополз из гостиной Сперанского…
«Я получил ваше благословение, и мне более ничего не нужно. Не знаю, какова будет моя участь. Ежели смерть, то приму ее с радостью». Заключенный сложил письмо, но запечатать его было нечем, и он вручил лист так. Мучительное нарушение приватности!
* * *
12 июля, около 11 утра, в камеры подследственных явился плац-адъютант со своим неизменным: «Пожалуйте!» Так вызывали в комитет. Но главных фигурантов по делу обычно сопровождали на дознание ночью, с особой таинственностью, накинув на голову платок. Что же теперь?
В Комендантский дом – одноэтажный, длинный, на высоком подклете – вводили по боковой лестнице. Группы были небольшими, каждая шла сама по себе. В передней толпились Барятинский, Якубович, Вадковский, «соединенные славяне» – всякой твари по паре, – и странно было видеть среди них бледного как смерть князя Трубецкого с Евгением Оболенским, обвиняемых, как будто, больше других. Их точно выдернули из своего разряда, перебросив к людям малозначительным.
Между тем за стеной послышались громкие возгласы, возмущенный ропот и чей-то вскрик. Прерывающиеся рыдания сменились гробовой тишиной. Там пятеро главных виновников услышали приговор. Остальные пока не знали их участи: «За преступления, сими лицами соделанные, на основании воинского устава 1716 года, артикула 19, казнить смертью через четвертование».
Гуськом подсудимых начали вводить в двери. Зал с белыми стенами, кафельной печью до потолка, полупустыми книжными шкафами, державшими парадный портрет императора Александра под караулом, был явно маловат для набившегося народа.
За столом-покоем с красной скатертью сидели четыре митрополита, а по бокам – Государственный совет и генералитет. Кругом на лавках и стульях амфитеатром – сенаторы в красных мундирах. На пюпитре лежала огромная книга. При ней чиновник. Подле министр юстиции князь Лобанов-Ростовский в голубой Андреевской ленте через плечо.
Все собравшиеся парадные мундиры со стоячими, шитыми золотом воротниками страдали от духоты. Окон не растворяли. Двери заперли на замки. Возле них по два гренадера с ружьями – странная предосторожность. Разве отсюда можно сбежать? Для великого государственного судилища больше подошло бы сенатское присутствие. Однако подобные дела на Руси никогда не совершаются гласно, без нарочитой таинственности. А ей пришлось пожертвовать и местом, и воздухом.
Подсудимых вытянули вдоль стены в шеренгу. На многих лицах была заметна растерянность, а потом и усмешка. Суд? Зрелище осыпанной звездами толпы, мучимой теснотой в безвоздушном пространстве, вместо того чтобы подавить, всколыхнуло в душах уснувшие чувства. Вспомнились убеждения. Шевельнулся гнев от собственного бессилия. Как они могли дать столько показаний? Запутаться в вопросах? Наговорить друг на друга лишнего?
Люди, связанные родством и дружбой, сознавались в гибельных умыслах. Валили вину на товарищей. Хитрецы-дознаватели сумели разъединить целое, стравив части. Но полно! После нечаянного предательства, очутившись вместе, подсудимые кинулись друг к другу и в горячих объятьях простили все.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу