Диана Гэблдон - Девственники

— Господи, Иэн, — сказал он очень мягко. И снова умолк на несколько минут, вперив взгляд в корни дерева, лежавшего рядом с его лицом.

— Нет, — наконец сказал он. — Ты не можешь. Мне нужно, чтобы ты сделал для меня кое-что другое, Иэн. Мне нужно, чтобы ты поехал домой.

— Домой? Что…

— Мне нужно, чтобы ты поехал домой и позаботился о Лаллиброхе — и о моей сестре. Я… Я Не могу поехать. Пока еще не могу. — Он с силой закусил нижнюю губу.

— Но у тебя там предостаточно арендаторов и друзей, — запротестовал Иэн. — Я нужен тебе здесь, дружище! И я не оставлю тебя одного, так? Когда мы поедем домой, то поедем вместе. — И отвернулся, зарывшись в плед, словно подводя черту в дискуссии.

Джейми лежал с плотно закрытыми глазами, игнорируя песни и разговоры, долетавшие от костра, игнорируя ночное небо над ним и ноющую боль в спине. Наверное, ему следовало бы помолиться за душу убитого еврея, но сейчас у него не было на это времени. Он пытался найти своего отца.

Душа Брайэна Фрейзера должна была все еще существовать, и юноша не сомневался, что его отец пребывает в раю. Но наверняка должен был быть какой-то способ дотянуться до него, почувствовать его. Когда Джейми впервые покинул дом, чтобы обучаться у Дугала в Беаннахде, он испытывал чувство одиночества и ностальгию, но Па сказал ему, что так все и будет, и что не стоит слишком беспокоиться по этому поводу.

— Думай обо мне, Джейми, и о Дженни, и о Лаллиброхе. Ты не сможешь видеть нас, но мы, тем не менее, будем здесь, и будем думать о тебе. Посмотри ночью вверх, и ты увидишь звезды. Знай, что и мы видим их.

Он приоткрыл глаза едва-едва, но звезды будто плавали, их яркость была размытой. Он снова крепко закрыл глаза и почувствовал теплое скольжение одинокой слезы по своему виску.

Он не мог думать о Дженни. Или о Лаллиброхе. Ностальгия исчезла еще во время учебы у Дугала. Инаковость, когда он приехал в Париж, ослабла. Это не прекратится, но он все равно должен продолжать жить.

Где ты, Па? — думал он, страдая. — Па, прости меня!

На следующий день он молился на ходу, упрямо повторяя одну молитву Божьей Матери за другой, пользуясь пальцами, чтобы считать молитвы как по четкам. Какое-то время это позволило ему ни о чем не думать и принесло чувство умиротворенности. Но в конце концов скользкие мысли прокрадывались назад, как и воспоминания — короткими проблесками, быстрые, как солнечные блики на воде. Некоторые он тут же гнал прочь — голос капитана Рендолла, полный игривыми интонациями после того, как он взял кота на руки, и ощущение страшных иголок по телу на холодном ветру, когда он снял рубаху, и слова лекаря: «Я вижу, он сделал из тебя месиво, парень…»

Но некоторые воспоминания он не желал отпускать, какими бы болезненными они ни были. Ощущение рук его папы, сильных рук, крепко державших его. Стражники вели его куда-то, он не помнил куда, но это было не важно, просто его папа внезапно оказался перед ним, в тюремном дворе, и он быстро зашагал вперед, увидев Джейми, на его лице радость смешивалась с желанием, и все это взорвалось шоком в следующий момент, когда он увидел, что с ним сделали.

— Тебе очень больно, Джейми?

— Нет, Па, я буду в полном порядке.

С минуту так оно и было. Его так ободрило то, что он видит отца, что, конечно же, все будет хорошо, — и потом он вспомнил Дженни, которая вела этого подонка в дом, жертвуя собой ради…

Это воспоминание он тоже оборвал, произнося «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою» вслух и с отчаянным рвением, удивив Маленького Филлипа, который почти бегом двигался рядом с ним на своих коротеньких кривых ногах. «Благословенна ты в женах, — подхватил Филлип. — Молись за нас, грешников, и ныне, и в час смерти нашей, аминь!»

— Аве Мария, — раздался за ним глубокий голос отца Рено, подхватывая молитву, и секунды спустя уже семь или восемь человек произносили ее, торжественно маршируя в ритм священным словам, и еще несколько человек, и еще… Сам Джейми умолк, чего никто не заметил. Но он ощущал стену молитвы как баррикаду между ним и злыми коварными мыслями и, закрыв на мгновение глаза, почувствовал, что его отец идет рядом, и ощутил последний поцелуй Брайэна Фрейзера на своей щеке — мягкий, как прикосновение ветерка.

Они добрались до Бордо перед самым закатом, и д'Эглиз с немногочисленной охраной повел фургон прочь, предоставив остальным бойцам свободу ознакомиться с прелестями города — хотя это знакомство было некоторым образом ограниченно вследствие того, что им еще не заплатили. Они получат деньги после того, как на следующий день груз будет доставлен.