– В тебе я не сомневаюсь, дорогая Жюли, – нежно ответила Мария-Антуанетта, – я только вообще сомневаюсь, что у королевы могут быть истинные друзья. По отношению к моим друзьям я забывала, что я – королева, они же никогда не могли забыть это.
– Они не должны были забывать это, ваше величество, – кротко сказала герцогиня, – при всей любви к вам они должны помнить, что столько же обязаны вашему величеству уважением, сколько привязанностью; столько же преданностью, сколько дружбой. И если вы, ваше величество, по свойственной вам доброте и мягкосердечию снисходили спускаться до ваших друзей, то им ни в каком случае не подобало пытаться возвыситься до вас.
– О Жюли, ты заставляешь меня страдать, ужасно страдать! – простонала Мария-Антуанетта, прижимая руку к сердцу, точно желая удержать слезы, которые в нем кипели и просились на глаза.
– Вы, ваше величество, знаете, – продолжала герцогиня с кротким, но жестоким спокойствием, – как редко и с каким страхом я позволяю себе пользоваться расположением вашего величества, как редко решаюсь произносить дорогое имя моей государыни, имя, которое имеют право произносить лишь императрица, ваша мать, и ваш царственный супруг. Вы, ваше величество, также знаете, что…
– Все, все знаю, – грустно прервала ее королева, – знаю, что королевы не созданы для того, чтобы любить, быть любимыми и счастливыми. Знаю, что все вы, кого я так искренне любила, скорее опасались моей любви, чем дорожили ею. И, узнав это, я чувствую, что счастье отлетело от меня. В будущем я вижу лишь мрачные тучи, грозящие бурей. У меня нет больше иллюзий: дни радости прошли, прошли светлые дни Трианона, залитого солнечным сиянием, благоухавшего цветами!
– Так вы, ваше величество, не желаете пойти туда? А между тем закат сегодня должен быть великолепным.
– Великолепный закат! – с горькой улыбкой повторила королева. – Этикет позволяет королеве хоть это удовольствие: видеть, как закатится солнце и наступит тьма. Но он запрещает ей радоваться красоте просыпающегося дня. Я лишь один раз, будучи уже королевой, захотела видеть восход солнца, и это мне вменили в преступление, и вся Франция забавлялась эпиграммами и сатирическими стихотворениями моих врагов. А наступление ночи я сама не хочу видеть: в моем собственном сердце темная ночь. Ступайте, Жюли, уходите, не то моя печаль пристанет к вам, и это еще более опечалит меня.
Жюли де Полиньяк не возразила ни слова и, сделав положенный реверанс, неслышными шагами вышла из комнаты.
Королева стояла отвернувшись; услышав легкий скрип двери, она быстро обернулась и увидела, что она одна.
– Она бросила меня! Она в самом деле ушла! – горестно воскликнула Мария-Антуанетта. – Ах, и она – такая же, как все! Она никогда не любила меня… Но кто же наконец любит меня? – с отчаянием продолжала она. – Кто на всем свете забывает, что я – королева? Боже, боже, я так жажду любви и дружбы и не могу найти их, а они обвиняют меня за то, что в моей груди бьется сердце! О боже, сжалься надо мной, сделай меня слепой, чтобы я не видела вероломства моих друзей, оставь мне хоть веру в мою милую Жюли, не заставляй меня так горько чувствовать свое одиночество!
Она упала на стул и, закрыв лицо руками, предалась своим тяжелым думам. Солнце село, начинало смеркаться.
Мария-Антуанетта опустила руки и содрогнулась.
– Теперь они уже произнесли приговор, – прошептала она, – теперь уже решен вопрос, дозволительно ли безнаказанно оскорблять королеву Франции. Ах, если бы я могла узнать наверное! Я пойду к Кампан.
Она быстро прошла через свою уборную и отворила дверь в комнату своей главной камер-фрау. Мадам Кампан стояла у окна и так пристально всматривалась в надвигавшуюся темноту, что не заметила прихода королевы, пока та не позвала ее.
– Господи помилуй, королева! – с испугом воскликнула она. – Здесь, у меня?!
У Марии-Антуанетты вырвался жест нетерпения.
– Вы хотите сказать, что этикет не дозволяет королеве входить в комнату ее доверенной камер-фрау? Бывают дни, милая Кампан, когда королевская мантия прикрывает бедное человеческое сердце, нуждающееся в сочувствии. Я знаю, что вы преданы мне, и пришла к вам. Кампан, вы, кажется, говорили, что, как только приговор будет произнесен, вы тотчас получите известие об этом?
– Да, ваше величество, я потому и стояла у окна, что поджидала моего посла.
– Как это странно! – задумчиво сказала королева. – Я называюсь королевой Франции, а у меня нет никого, кто поторопился бы принести мне это важное известие; у моей же камер-фрау есть преданные друзья, делающие для нее то, чего никто не делает для королевы.
Читать дальше