Юлия Рубинштейн - Купчая

– Все мы тут похожие, – донёсся Сашин хрипловатый голос, – все битые, рваные и для этих… (неразборчивая раскатистая и злая фраза) не люди!

– Это ты по-каковски? – раздалось из толпы. – Он по-ихнему умеет! Эй, там, поколотите в дверь, наш депутат изложит наши требования на государственном языке!

– Я не смогу, – сказал Саша тише и печальнее, – это по-армянски…

Повисло молчание, тяжёлое и неловкое, как перекосившаяся вешалка. Наконец кто-то далеко от двери выдохнул:

– Какая страна была…

И снова молчание. Время стояло на месте. Дышать было трудно – будто бы воздуха не было, а вместо него какая-то несъедобная мякоть, не то вата, не то ещё что-то с кислым медным привкусом. Ноги ныли. Ныло всё тело от неподвижности. Иногда соседи Владимира, спросив разрешения, опирались на него, наваливались по очереди, и становилось ещё тяжелее; раза два и Владимир приваливался к соседу, но это не давало особого облегчения. Иногда со стороны окна доносился чей-то стон, неразборчивые бормотанья, ругань. По спине Владимира щекотно ползли капли пота. Хотелось пить. Ещё раз открылась дверь. Владимира сдавило так, что рёбра захрустели, и в комнатушку впихнули ещё троих, совсем подростков.

– Восемьдесят было? – спросил тот же щуплый.

– Восемьдесят девять, – ответил Владимир – и вразброд ещё четверо-пятеро.

– Ну, до автобус совсем мало остался, – и дверь закрылась вновь.

Никто не расспрашивал ни у кого, кто за что здесь очутился. Из полдесятка обрывочных фраз, сказанных при появлении новеньких троих, Владимир уловил только, что они – братья, что, когда их выселяли, мать упала в обморок, и они пытались добиться «Скорой помощи». В итоге приехала полиция, мать ещё живую велели везти в морг, а их на высылку в Россию. Все трое хорошо знали латышский. У старшего не хватало нескольких передних зубов, футболка с надорванным воротом была вся в крови. Потом впихнули старичка с жиденькой седой бородёнкой, потом Владимир перестал уж и удивляться, как ещё кто-то сюда помещается.

Зарешеченное окно заголубело сумерками, потом засинело. И тут снова раздались шаги в коридоре – шаги чёткие, уверенные, не шаркающие, потом лязг ключа о замок.

Теперь, должно быть, тот же самый полицейский тщетно пытался открыть дверь – тела тесно стиснутых людей не давали ей открыться. Владимир как мог старался податься, вжаться в соседей, как в переполненном трамвае в студенческие времена. Тело слушалось плохо, оно словно распухло, набитое этим ватным воздухом, и никак не желало гнуться и двигаться. Наконец, в семь загибов послав разом всех, кто был в комнате, дверь отворили уже двое полицейских – тот самый и другой, длиннорукий, мускулистый и сильный на вид. Этот другой сразу заорал по-русски фальцетом:

– Выходи, по порядку номеров рассчитайсь!

– Первый, – сказали у двери.

– Второй…

Владимир оказался восемнадцатым. Мускулистый ткнул в спину и буркнул какое-то слово. Ноги не шли. Перед ним так же еле шаркал морщинистый в клетку дядька. Одной рукой Владимир поддерживал джинсы – особых стараний это не требовало, джинсы были в облипку, другой опирался о стену. Как раз там, где он опирался, по стене шла грязная дорожка. Должно быть, много рук искало здесь опоры. Владимир стал стараться хвататься за стену чуточку повыше. Поворот коридора. Здесь уже был совсем другой воздух, Владимир стал ступать бодрее.

Против дверей того кабинета, куда Владимира привели утром из Сашиной квартиры, стоял стол. Там останавливали каждого. Остановился и Владимир, снова назвал фамилию и получил назад ремень, носовой платок, будильник, блокнот и паспорт. Кошелька не было. Стражам порядка надо на что-то жить. Ещё он получил бумажку, заполненную по-латышски и по-французски. С французским он был вприглядку знаком – это оказался одноразовый загранпаспорт. Пропуск на депортацию. Один раз пересечь российскую границу в пограничном пункте Гребнева. Надо же, даже название русское, хоть это и на латвийской территории. С российской стороны – Убылинка. Ну и имечко. Убыть и больше не прибыть.

А дальше была дверь! Синее вечернее небо, чуть более светлое, зеленеющее – на западе, даже что-то похожее на звезду увидел Владимир, сориентировавшись и привычно взглянув туда, где должна была быть улица Радиотехникас, «Поповка», а дальше – его дом. И был фургон. Хлебный, из него ещё пахло хлебом. Владимир увидел, как Саша подсаживает туда старичка с жидкой бородёнкой, одного из последних попавших, потом были ещё люди, потом влез он сам. Попадая в фургон, люди сразу садились на пол. Очень быстро фургон заполнился весь, произошла какая-то суета и перебранка снаружи, показалась голова щуплого низенького полицейского – и выкрик: