Франц Бенгтссон - Рыжий Орм. Путь викинга

– Похоже на корабль йомсборгских викингов или на судно свеев; а люди на нем заносчивые, потому что прибыли к конунгу данов, не подняв на мачте щит мира. Я знаю лишь троих, кто дерзнет на такое: Скеглар-Тости, Вагн Окессон и Стюрбьёрн. Но они вошли в гавань, не сняв с форштевня драконьей головы, хотя всякий знает, что духи страны не любят ее видеть; а я знаю лишь двоих, кому безразлично, что любят духи страны: это Вагн и Стюрбьёрн. Но видно по кораблю, что он не искал убежища от бури, а я знаю лишь одного, кого не остановит такая погода, какая была нынче ночью. Поэтому я полагаю, что это Стюрбьёрн, мой зять, которого я не видел четыре года, и подтверждает это его синий плащ, потому что он дал зарок носить синий плащ, покуда не отвоюет назад свою страну у короля Эрика. А кто тот другой, что на вид такой же рослый, точно не скажу, но сыновья Струтхаральда выше иных, все трое, и все они друзья Стюрбьёрна. Сигвальде Ярл это быть не может, потому что не любит он теперь пиров после того бесчестья, что навлек на себя, уйдя задним ходом их Хьерунгавага, а Хемминг, его брат, сидит в Англии. Третьего звать Торкелем Высоким, и это, должно быть, он.

Так сказал король Харальд, чья мудрость была велика; когда гости приблизились к королевской усадьбе и стало видно, что король оказался прав, он впервые после прибытия короля Свейна повеселел. Приветив Стюбьёрна и Торкеля, он велел тотчас истопить баню и приказал принести всем подогретого пива.

– После такой дороги это может оказаться кстати, – сказал он, – и даже великим воителям, как говаривали в старину:

Некоторые из Стюбьёрновых людей до того были изнурены путешествием, что стояли и дрожали, но когда их достигли кружки с горячим пивом, руки у них не дрогнули и не расплескали ни капли.

– А когда вы сходите в баню и отдохнете, мы сядем пировать, – сказал король Харальд. – И теперь мне этого хочется куда больше, чем когда мне было не на кого смотреть за столом, кроме собственного сына.

– Так Свейн Вилобородый тут? – сказал Стюбьёрн озираясь. – С ним я бы хотел потолковать.

– Он все надеется увидеть, как я умру от пива, – сказал конунг Харальд. – Но мне сдается, что если я и умру за праздничным столом, то разве что от его злобной мины. Ты скоро переговоришь с ним, но я хотел бы знать только, нет ли между вами крови?

– Крови нет, – сказал Стюбьёрн, – но она может быть. Он обещал помочь мне кораблями и людьми против моего родича в Упсале, но я ничего не получил.

– Теперь у меня так заведено, – сказал король Харальд, – что никакая вражда не должна проявиться до самого конца святой недели, и я хотел бы, чтобы ты хорошо понял это, даже если такая тишина и покажется тебе трудной. Ибо теперь я следую Христу, который мне немало помог, а Христос не терпит немирья в праздник, который приходится на день его рождения и в следующие за ним святые дни.

– Я человек безземельный, – сказал Стюбьёрн, – и не так богат, чтобы быть миролюбивым, и скорее я ворон, чем тот, кого он расклевывает. Но покуда я в гостях, то, сдается мне, я смогу сохранять мир наравне с остальными, во имя какого бы бога ни пировалось, потому что ты был мне хорошим тестем, и с тобой у меня никогда не было распри. Но ясно, что теперь мне придется сказать тебе, что твоя дочь Тюра умерла, и лучше бы я привез новости порадостнее.

– Это скорбная весть, – сказал король Харальд. – Отчего она умерла?

– Она не была довольна, что я взял себе наложницу из вендов, – сказал Стюбьёрн, – и пришла в такой гнев, что стала кашлять кровью; зачахла и умерла. Но в остальном она была хорошей женой.

– Я давно уже заметил, – сказал король Харальд, – что молодые умирают быстрее старых. Но путь это не омрачает чрезмерно твой дух теперь, когда мы празднуем Йоль, к тому же у меня еще осталось столько дочерей, что я не знаю, куда их девать. Они все спесивые и желают выйти только за высокородных людей с большою славой, и тебе нечего долго сидеть вдовцом, если какая-нибудь из них окажется по нраву. Ты должен их всех посмотреть. Сдается мне, праздничный мир у них может сделаться худым из-за такого дела.

– Не свадьба у меня на уме, но иное, – сказал Стюбьёрн, – только об этом мы после переговорим.

Из дверей и с хоров все глядели на Стюбьёрна, когда он направлялся в баню со своими людьми, ибо он был тут редким гостем и самым большим воителем севера со времен сыновей Лодброка. У него была русая борода, коротко остриженная, и светло-голубые глаза, и те, кто его прежде никогда не видел, изумленного перешептывались, какой он стройный и пригожий. И все знали, что сила его такова, что своим мечом, по имени Колыбельная Песня, он крошит щиты, словно лепешки, а воинов в доспехах рассекает пополам. Знающие люди говорили, что ему сопутствует старинная удача упсальских конунгов и оттого у него и сила и успех во всех рискованных делах. Но столь же хорошо известно было и проклятие, лежащее на этом роде, и несчастливая участь, что ему выпала, оттого он теперь безземельный хёвдинг, оттого случается порой, что на него нападает непонятная усталость и большая тоска. Тогда он затворяется один и лежит дни напролет, вздыхая и невнятно бормоча и не дозволяя никому приблизиться, кроме женщины, что чешет ему волосы, да старого музыканта, что наливает ему пиво и играет грустные напевы. Но как только тоска покинет его, он сразу спешит в море, в поход, и самых крепких из своих людей повергает он в трепет и изнеможение своей отчаянной храбростью и невеликой удачей в походе.