Жанна Эберт - Мои любимые ошибки

– Вот и приехали. Тридцать гривен, – обнажив свои желтые зубы, подвел итог поездке таксист, парень лет двадцати пяти в прокуренном спортивном костюме.

Марта, удивляясь этим смешным ценам, неспешно рылась в сумочке, в которой, помимо кошелька, лежали десятки вещиц, от которых лицо таксиста вытянулось бы бесповоротно.

– Можно телефончик дать, так и разойдемся, – сделал выводы таксист, подумав, что Марта специально тянет время.

Кинув ему на сиденье десять долларов, Марта сделала такое лицо, что он сразу же завел машину и уехал.

Закрытый подъезд… черт возьми как же он ей дорог. Вечно закрыт, когда не нужно. Ключей у нее не было, но она до последнего не хотела звонить маме и говорить о своем приезде. Марта очень любила делать сюрпризы. Выходили они, отнюдь, не всегда приятными, но это она понимала потом.

– Ну, что ж, Захар, посидим на лавочке, вспомним молодость! – промямлила устало Марта.

Захар начал что-то невнятное бормотать, и она дала ему свой драгоценный Ipod на растерзание. От радости он начал беспорядочно нажимать на экран. Черт, и машины во дворе все те же. Она посмотрела вверх и произнесла с легкой грустью: «Мой родной девятый этаж». А на восьмом этаже красовался целый ряд мокрых юбок и блузок. Это были вещи ее несостоявшейся свекрови. Стас, сын той самой потенциальной свекрови, собственно, ее бывший парень, был ее первой и яркой любовью. Это было детство, такое беззаботное, светлое и легкое. Первые поцелуи, дачные посиделки и все такое. Они жили в одном дворе, даже в одном подъезде, и их комнаты были друг над другом. Она вспомнила это с теплотой в сердце и с пониманием, что хорошо, что все было именно так. Марта улыбнулась, она просто вспомнила, как они перестукивались по батареям: если стучишь три раза – это «я тебя люблю», если два – «я за тобой скучаю». Марта поймала себя на мысли, что сидит и улыбается сама себе, как полоумная.

– Так, Захарчик, пойдем родной, дверь, наконец, открыли.

Из подъезда с криками вылетела орава детей, которые таскали дворовую кошку. Коты… как же она их ненавидела. Когда дергающийся лифт, наконец, поднял их на девятый этаж, Марта остановилась. Она сделала глубокий вдох-выдох и нажала на звонок.

– Боже мой, Мартусенька! Захарчик! Родные вы мои!

Антонина Ильинична не могла оторваться от них, и так, стоя на пороге, минут пять они обнимались и рыдали от радости. К грязи от лужи на штанах Захара присоединились слюни Линды, их собаки, почетного члена семьи. Это был грациозный боксер рыжего окраса.

– А где папа? – заинтересованно спросила Марта.

– Папа в гараже с машиной возится, снова масло течет. Сейчас буду звонить, вот он обрадуется!

Антонина Ильинична не знала, за что хвататься: за телефон, за чайник или за Захара. Марта пошла в душ.

В квартире пахло дезинфицирующими средствами. Мама Лолы, Светлана Евгеньевна, интересная женщина немногим за сорок лет, была параноидальной чистюлей. В далеком детстве (она была старшим ребенком в семье) за всех отвечала и за всех получала. Она с детства была приучена к порядку. А учитывая, что Светлана Евгеньевна воспитывалась в строгой немецкой семье, трудно было ее представить растяпой и грязнулей. Разумеется, и своих детей она воспитывала в привычных для нее условиях. В общем, когда в квартире была генеральная уборка, молчали все, даже попугаи. Все это действо сопровождалось исключительно комментариями Светланы Евгеньевны о том, почему детские трусы снимаются вместе с колготами, что обувь нужно чистить не через неделю после дождя, а посуду нужно мыть не только спереди, но и сзади. Мама Лолы была строгой мадам. Все друзья Лолы в детские годы даже боялись зайти в дом в гости. Она была не то чтобы злой теткой. Она просто не была из тех мамочек, которые всегда сюсюкались с ребятами и угощали теплыми пирогами из совдеповской духовки. Ее молчание дети расценивали как что-то странное, так как мамы в основном много разговаривают. Но, несмотря на то, что она была строгой мамой, она безумно любила своих детей, хотя не проявляла открыто ни любви, ни тепла. Она сама воспитывала детей, работала за троих и поэтому ее мужской характер, можно было понять. В семье не было заведено никаких телячьих нежностей. Но зато все дети были чисты и ухожены. Лоле всегда хотелось, чтобы, думая о маме, она представляла теплые мягкие мамины руки, а не холодность и построение, как в армии. Но сейчас, повзрослев, Лола прекрасно понимала свою маму. Нельзя быть женственной и мужественной одновременно. Особенно когда растишь и содержишь троих детей одна. Лолу воспитывали в строгости. Чего не скажешь о Марте, которая была единственным ребенком в семье, и которую родители баловали, как могли. Пока Светлана Евгеньевна проводила стерилизацию комнат, будто подготавливаясь к операции, Лола жарила блины. Сковородка, именуемая известной маркой, не оправдала ожиданий Лолы. Блины приставали ко дну. Лола нервничала.