Оскар Мединг - Медичи

Козимо не находил возражений, и его оскорбленное чувство было готово согласиться с ней. Лукреция нагнулась и положила ему руки на плечи. Он чувствовал ее горячий взгляд, и она продолжала тихо, почти шепотом:

– Опасность теснее сблизила бы меня с моим возлюбленным, и я проложила бы себе дорогу к нему, хотя бы с кинжалом в руке. Быть около него во время борьбы составляло бы для меня высшее счастье и гордость, пожалуй, больше даже, чем нежная любовь среди безоблачного счастья. В моих объятиях он черпал бы все новые силы и мужество для борьбы с врагами. Чем больше он проявлял бы геройства, тем сильнее билось бы мое сердце за него, и моя любовь, нежная и спокойная в счастливое время, превратилась бы в пылающий огонь страсти, чтобы воодушевить его на новые подвиги.

Она все больше склонялась к нему, касаясь его своими волосами и дыханием, и он почувствовал легкое прикосновение ее губ ко лбу.

Козимо, подчиняясь какой-то волшебной силе, опустился на колени и поцеловал ей руку.

– Чего не дала вам любовь, то даст вам дружба, не знающая ни страха, ни лицемерия, – сказала она голосом, прямо проникавшим в его душу. – Это не самомнение, когда я говорю, что смогу вам вернуть не только мужество, но и веру в преданность и искренность людей. Я глубоко сочувствую вашему горю, но ваша избранница недостойна этих страданий, она никогда не понимала, как драгоценна ваша любовь, и никогда не любила вас. Забудьте ее и думайте о подруге, которая будет гордиться, видя вас на этом поприще.

Она обвила руками его шею и поцеловала в лоб. Козимо горячо обнял ее, потом поднялся с загоревшимися глазами.

– Да, я хочу забыться… занять место, указанное мне долгом и честью. Пусть прошлое бесследно исчезнет из моего сердца, которое вы вырвали из бесцельных мечтаний.

Лукреция тоже встала. Он держал ее руку и смотрел в глаза.

– Вы призвали меня к новой жизни, вы стоите передо мной, как богиня славы и победы, вы не можете покинуть меня, вы должны остаться подругой мужчины, обращенного вами в зрелого человека из бесхарактерного мальчишки, как богиня Олимпа, сошедшая на землю, чтобы вселять в героев мужество и силу богов.

– Я поклялась вам в дружбе, когда вы спасли мне жизнь и свободу, и сохранила эту дружбу, когда вы считали ее неспособной утешить вас в вашем разочаровании. Конечно, я сохраню ее теперь для того, чтобы воодушевить вас на совершение подвигов!

Она положила руки ему на плечи и с гордостью смотрела на него. При этом в глазах ее светилось столько мягкости и обаяния, что он в восторженном порыве привлек ее к себе. Лукреция склонила голову ему на грудь, но потом быстро отошла и сказала, улыбаясь:

– Музыка лучше выразит, кем я хочу быть для вас.

Она села и взяла лютню, но не запела любовные стансы Петрарки, а только играла. Звуки лились то, как приветственный гимн герою с радостными звуками фанфар, то мягко и любовно, как весенняя песня соловья, то, как нежное воркование голубя, и глаза ее то горели огнем, то мягко светились блеском утренней зари. Он с благоговением слушал музыку, точно она представляла будущее его вновь начинающейся жизни. Когда Лукреция закончила игру, Козимо почтительно преклонил колено, поцеловал ей руку и быстро вышел, не находя слов для выражения своих чувств. Она посмотрела ему вслед своими большими лучистыми глазами и тихо проговорила:

– Он мой! Я пробудила его сердце к жизни, и эта жизнь будет принадлежать мне. Я сделаю из него героя, а этого может достигнуть только моя любовь.

Струны опять зазвучали, как волшебная песнь любви и надежды.

Лукреция услышала шаги и, быстро оглянувшись, увидела перед собой карлика.

– Ты тут, Пикколо? – спросила она с неудовольствием. – Я еще не звала тебя.

– Я думал, что могу прийти и без зова, так как услышал, что ушел этот проклятый Козимо, – злобно ответил карлик. – Я даже рад, что мне нельзя быть у вас при нем. По крайней мере, мне не приходится его видеть.

– Я запрещаю тебе, Пикколо, – строго прикрикнула Лукреция, – так говорить о благородном синьоре, который мне верный друг, а с тобой всегда милостив. Ты слишком избалован моей снисходительностью, но если будешь продолжать в этом духе, я отошлю тебя к другим слугам, где твое настоящее место.

– Нет, мое место не с ними, – вскричал Пикколо, – мое место рядом с вами, моя повелительница! Вам одной я хочу служить и отдать за вас жизнь, которой дорожу только тогда, когда могу быть возле вас. Я должен быть благодарен ему за то, что он спас вас и меня от разбойников. Но почему вы считаете это каким-то геройским подвигом? Он большой и сильный по незаслуженной милости природы и владеет длинной шпагой. Чем же виновен бедный Пикколо, что природа, создающая так много прекрасного, была для него мачехой и бросила в мир для насмешек и поругания от людей, которые превосходят его только силой и ростом? А в церкви учат, что только душа приближает нас к Богу, а тело надо презирать. Право, моя душа не хуже всякой другой и, конечно, искреннее в преданности к вам. Если бы я был велик и силен, как этот Козимо, я тоже освободил бы вас из рук разбойников. Теперь, конечно, вы смеетесь, и вам не удается скрыть улыбку, а все-таки душа в моем маленьком, жалком теле такая же, как и у других людей. Если бы я был красив, вы любили бы меня, как я люблю вас, и не отдали бы свое сердце тому, кто все-таки не будет вам предан так, как я.