Янка Мавр - Повести и рассказы

Гостеприимный председатель пригласил меня к себе, в старую крестьянскую хату, такую же, как и все остальные в деревне.

— Доживают свой век наши дедовские хаты, — сказал он. — Приезжайте лет через пять-восемь — увидите, что здесь будет.

«Дедовская хата», как ей и положено, была низенькой, тёмной, вросшей в землю. Встретила нас черноволосая хозяйка в белой косынке на голове.

— Принимай, Аксинья, гостей! — весело произнёс хозяин, бросив шапку на скамью.

— Пожалуйста, милости просим, — пригласила хозяйка, привычным движением вытирая стол и лавку.

— Вы давно председателем? — спросил я хозяина.

— Третий год. Раньше был бригадиром. Трудное деле быть председателем, но зато можно сделать много хорошего. Надо быть справедливым, и тогда всякий тебя поддержит.

В избу вошла смуглая девушка лет двадцати.

— Моя дочь, — отрекомендовал хозяин. — Учится в сельскохозяйственном техникуме. Через год у нас будет свой специалист. Вы не смотрите, что здесь такая глушь. По подсчётам выходит, что наш колхоз лет через пять может стать миллионером. На зерне у нас, конечно, далеко не уедешь — вот и берём направление на животноводство и технические культуры.

Сквозь небольшие окна хаты проникало мало света. В углу, над столом, еле обозначались портреты Ленина и Сталина, а рядом с ними в рамке с веночком виднелась ещё одна фотография.

Я заинтересовался и подошёл поближе. Это была фотография мальчика с пионерским галстуком на шее. Худощавое, продолговатое лицо, сжатые губы, строгие, вдумчивые глаза, на лоб свесилась непокорная прядь волос. Я заметил засунутую за рамку пожелтевшую, смятую записку.

— Если хотите, можете прочитать, — услышал я голос хозяина.

Я взял в руки записку, развернул её. Это был клочок бумаги, вырванный, очевидно, из записной книжки, которую школьники часто мастерят из тетрадей. На бумажке были написаны карандашом, какие-то уже полустёртые слова. Я наклонился к окну, чтобы прочитать их. В хате стало очень тихо, как будто хозяева вдруг покинули её. Я прочитал записку и тоже замер.

А потом я долго беседовал с родителями мальчика, и передо мной вставали такие яркие картины, словно я сам видел их.

Пять лет назад за этим самым столом сидел партизан. Он часто поглядывал в окно, где у ворот стояла на страже его пятнадцатилетняя дочка Катя. Автомат Он положил возле себя на лавку. Жена готовила партизану узелок на дорогу.

Тринадцатилетний мальчик, серьёзный, нахмурившийся, не поднимая глаз, что-то вертел в руках и глухим голосом говорил:

— Почему нельзя? Я тоже могу быть полезным: и за конём присмотреть, и на страже постоять, и в разведку пойти, а если понадобится, то и стрелять научусь.

— Пойми ты, — доказывал партизан, — мы не имеем права брать с собой детей! Какой же это будет тогда боевой отряд?

Мальчик посмотрел отцу прямо в глаза и обиженно сказал:

— Дети! Неужели я уж такой ребёнок? Зачем нас тогда учили: «Пионер! К борьбе за дело Ленина — Сталина будь готов!» А когда дошло до дела, все говорят — дети!

Такого поворота отец совсем не ожидал. Помолчав немного, он начал разъяснять:

— Говоришь ты правильно, а понимаешь не так. Никто вам не говорил, что пионеры в тринадцать лет должны идти на войну. Они должны бороться там, где могут: хорошо учиться, помогать взрослым.

— Я и хочу помогать взрослым, — вставил мальчик.

— Вот и поговори с ним! — улыбнулся отец. — Да пойми ты, разве мы можем брать на фронт каждого, кто только захочет? Тогда пришлось бы зачислить в армию всех пионеров. Представляешь, что было бы?

— Если не справлюсь, — упрямо сказал мальчик, — ты сможешь отправить меня обратно.

Партизан посмотрел на жену так, словно искал у неё поддержки. Она помогла ему по-своему.

— Алёшенька! — сказала мать. — Тебя же убить могут!

Мальчик хмуро посмотрел на неё:

— Убить? Папу тоже могут убить, и дядю Андрея, и Василия Прокопчика, и красноармейцев, что воюют на фронте, могут убить.

— Куда тебе равняться со взрослыми! — покачала головой мать.

— Я и не собираюсь равняться, — ответил сын. — Я хочу помочь, чем могу. Антось Макареня из Подлесья только на год старше меня, а его вон как хвалят!

— Так и ты хочешь, чтобы тебя хвалили? — подхватила мать.

Мальчик недовольно поморщился:

— Меня не это интересует. Я говорю только, что у партизан есть такие, как я. Так почему же мне нельзя?

Отец несколько минут задумчиво смотрел на сына, потом сказал: