Денис Драгунский - Денискины рассказы - о том, как всё было на самом деле

Еще у нас жила Галя Козлова со своим мужем Юрой Красногорским, и у них была дочка Алёнка. Да, та самая Алёнка, Денискина подружка. Она была младше меня на два года, очень веселая и добрая девочка. Мы все время играли с ней и с Мишкой, который приходил к нам в гости. Коридор у нас был длинный, бегать было хорошо.

В рассказе «Чего я не люблю» написано: «Когда я ложусь спать, не люблю, чтобы в соседней комнате пели хором

Это правда. В соседней комнате – в Аленкиной – часто собирались гости и за столом пели эту песню. Она тогда была очень популярная, ее все время передавали по радио. А гости ее пели очень громко, вот так: «Ландышеее, ландышеее!» Уж не знаю, как Аленка могла спать под такой крик.

Вообще в этой квартире часто было шумно.

Бывший сотрудник разведки Иван Кулагин любил выйти на кухню и рассказывать о своей боевой молодости – как он «в зарубежных странах контру стрелял». То есть уничтожал врагов советской власти. Гордо так рассказывал. Потом у него вдруг менялось настроение. Он мрачно говорил, что убивать людей – грех перед богом. Что он душу свою загубил. Вскакивал с табурета и начинал колотиться в дверь старой революционерки Крышталович. Кричал, что коммунисты сгубили его душу и из него убивца сделали. Старушка Крышталович бесстрашно выходила в коридор, седая и строгая, и говорила: «Иван Петрович, стыдитесь! Вы, наверное, пьяны? А вы ведь член партии!»

Он выпучивал глаза, доставал из кармана картуз, надевал его козырьком назад, смеялся и говорил: «А Ленин тоже кепочку носил!»

И шел в свою комнату.

Меня уже лет пятьдесят спрашивают:

– Дениска, Денис, Денис Викторович! А про кашу из окна – это правда?

Неправда.

Да, я терпеть не мог манную кашу. Но из окна я ее не выливал. Но не потому, что я был такой воспитанный или нерешительный. Я не сделал это по техническим причинам. Я же говорю – мы жили в полуподвале. Окно было высоко-высоко. Примерно на высоте роста взрослого человека. Подоконник был на уровне асфальта. Я не говорю «на уровне тротуара», потому что окно выходило во двор. Но всё равно иногда видны были чьи-то ботинки, идущие мимо. Так что если бы мне и пришла в голову мысль выплеснуть кашу в окно, мне надо было бы встать на стул, забраться на подоконник – и я бы, конечно, обляпался сам.

В рассказе «Тайное становится явным» милиционер говорит Денискиной маме:

– Государство предоставляет вам новое жилье со всеми удобствами, и между прочим, с мусоропроводом!

На самом деле никакого мусоропровода у нас не было.

Наверное, в этом рассказе была мечта моего папы о нормальной квартире.

Кстати говоря, квартира уже строилась.

Мы летом 1961 года переехали в новый дом, в кооператив артистов Большого театра и Мосэстрады. Квартира была на одиннадцатом этаже. Так что и тут с кашей не получается – если бы я ее выплеснул в окно, она бы развеялась на мелкие брызги, ее отнесло бы далеко, и пострадавший дяденька все равно бы не догадался, откуда она прилетела.

Однажды вечером я сидел во дворе, возле песка, и ждал маму. Она, наверно, задерживалась в институте, или в магазине, или, может быть, долго стояла на автобусной остановке. Не знаю. Только все родители нашего двора уже пришли и все ребята пошли с ними по домам и уже, наверно, пили чай с бубликами и брынзой, а моей мамы все еще не было…

И вот уже стали зажигаться в окнах огоньки, и радио заиграло музыку, и в небе задвигались темные облака – они были похожи на бородатых стариков…

И мне захотелось есть, а мамы все не было, и я подумал, что, если бы я знал, что моя мама хочет есть и ждет меня где-то на краю света, я бы моментально к ней побежал, а не опаздывал бы и не заставлял ее сидеть на песке и скучать.

И в это время во двор вышел Мишка. Он сказал:

– Здорово!

И я сказал:

– Здорово!

Мишка сел со мной и взял в руки самосвал.

– Ого! – сказал Мишка. – Где достал? А он сам набирает песок? Не сам? А сам сваливает? Да? А ручка? Для чего она? Ее можно вертеть? Да? А? Ого! Дашь мне его домой?

Я сказал:

– Нет, не дам. Подарок. Папа подарил перед отъездом.

Мишка надулся и отодвинулся от меня. На дворе стало еще темнее.