Сергей Голицын - Сорок изыскателей

— Давайте я вам помогу! — выскочил Витя Большой.

— Уйди! — огрызнулся хозяин.

Наконец последний гвоздик упал. Хозяин быстрым движением руки сорвал брезент и отошел. Мы увидели написанный на холсте большой портрет стройной, тоненькой девушки в сиреневом платье. И надпись различалась в правом нижнем углу: «Я не могу даже подписаться».

Это был портрет Ирины Загвоздецкой.

Она присела на край широкого кресла, обитого темно-зеленым с золотом атласом. Ее обнаженные смуглые руки с тонкими, розовыми у ногтей пальцами оперлись на резные подлокотники кресла. Длинное светло-сиреневое шелковое платье, обрамленное у открытой шеи и на рукавах старинными желтоватыми кружевами, было туго стянуто у пояса и спускалось широкими складками на ковер. Кончики крохотных туфелек чуть выглядывали из-под платья…

Я внимательно и медленно разглядывал портрет.

Темные волосы Ирины были заплетены в косы, свернутые кренделечками, точно так, как порой их свертывают нынешние девочки-школьницы старших классов. По-восточному смуглое лицо, высокий лоб, черные дуги бровей, тонкий, чуть неправильный нос, тонкие полуоткрытые губы, точеный подбородок… Все это создавало неповторимую гармонию. Просто невозможно было оторваться от портрета.

— Прелесть как хороша! — прошептала за моей спиной Люся.

А глаза! Создатель портрета называл их полумесяцами.

В Третьяковской галерее есть несколько особенных портретов — Брюллова, Иванова, Крамского, Репина… Каждый раз, когда я там бываю, то подолгу стою перед этими произведениями, всматриваюсь в глаза тех женщин и тех девушек и всегда нахожу в них нечто новое. Про каждый портрет можно написать целую поэму — как любила, как страдала или радовалась та женщина или та девушка.

Именно такой особенный портрет видел я сейчас, портрет, написанный несомненно выдающимся, замечательным художником.

Первое впечатление от него было: ох и плутовка, верно, эта юная худенькая девушка, почти девочка! Набедокурила где-то, что-то разбила или пролила и, спасаясь от строгой наставницы, убежала в эту комнату, присела на краешек кресла…

Но, взглянув повнимательнее в ее глаза, я увидел в них глубоко скрытую тайную печаль… А вглядевшись еще раз, я уже ничего не замечал — ни ее блистательного платья, ни ее тонкого, изящного стана, а видел только бесконечно скорбные карие глаза-полумесяцы.

— Почему она такая грустная? — шепнула Соня.

— А какая она была несчастная и как рано умерла! — напомнила Галя.

На девочек зашикали. Да, на такой портрет надо смотреть очень долго и молча, чтобы никто-никто не мешал. И все — взрослые и дети — стояли, смотрели, не проронив ни слова…

— Иван Тихонович, отдай его в наш музей, — вполголоса, но с большим чувством произнес Номер Первый.

— Отдам, — также вполголоса ответил наш хозяин.

С этого момента он на все сто процентов заслужил свое прозвище — «Изыскатель Номер Четвертый».

Перед тем как поместить портрет на вечные времена в любецкий музей, его выставили в Голубом зале Золотоборского дома пионеров. Под ним поставили две хрустальные вазы с голубыми георгинами, а вокруг развесили маленькие этюды Ларюши.

Вот река на закате и силуэт лодочки с рыбаками, другой этюд — раннее утро, и розовый туман поднимается с перламутровой воды, третий — ярко освещенный солнцем красный бакен на песке, а сзади — сияющая голубая гладь реки, и еще несколько этюдов, изображающих Люсю на фоне реки.

Мы умоляли Ларюшу и поодиночке и в пятьдесят голосов, просили выставить также портрет Люси. Художник категорически отказывался и даже ни за что не хотел показать его нам.

Он говорил, что портрет никуда не годится, что он не закончен, что его невозможно ставить рядом с портретом Ирины.

Произведения Жени-близнеца для тринадцатилетнего мальчика были безусловно удачны, но еще слишком по-детски неумелы. Их решили не выставлять.

— Рано, дорогой. Учиться надо еще лет десяток, тогда станешь художником, — попробовал его утешить Номер Первый.

Мальчик молча опустил свою черную голову. Он сознавал, что старик был прав.

— Осенью поеду в Москву — поступать в Художественное училище, — неожиданно объявил он.

Жители Золотого Бора и района — служащие учреждений, рабочие фабрик, колхозники, домашние хозяйки, учителя и школьники — приходили на выставку, восхищались портретом, внимательно слушали рассказы дежурных пионеров о трагической судьбе Ирины Загвоздецкой и ее возлюбленного крепостного художника Егора Спорышева. И все посетители одновременно любовались этюдами Ларюши, который так прекрасно и правдиво изобразил их любимую родную реку.