Петр Волцит - Необыкновенные истории о самом лучшем папе на свете

Конь-огонь удовлетворённо фыркнул по-лошадиному, затем стал обратно папой и ещё раз удовлетворённо хмыкнул человеческим голосом. На этом удовольствие кончилось: дальше были только починка забора, перекопка затоптанных грядок, подвязывание пострадавших цветов. Жизнь вернулась в свою колею, и только папа долго потом налегал на салат и овсянку. Что, не верите? Посмотрите на забор: вон доска, которую взамен выбитой вставили, – до сих пор светлее остальных. И овсянкой вся кладовка забита: мама накупила впрок, а у папы к концу лета прошла его лошадность. Что теперь с этими мешками делать?..

Ох, что тут у нас было! Мы с папой жили на даче – он специально отпуск взял, со мной на весенних каникулах посидеть. Чуть не поседел – так за солнце распереживался.

А дело было так. Весна у нас выдалась затяжная: уже апрель на дворе, а снега до подоконника, и никак он не тает. Солнце вроде бы и светит, но что-то не греет. Тут папа и говорит:

– Болеет, видать, наше Солнышко. Наверное, витаминов ему не хватает.

Сходил в магазин на шоссе, вернулся с большим пакетом апельсинов, мандаринов, ананасов и прочих фруктов. Распалил самовар на террасе, перегнулся через перила и зовёт:

– Приходи, – говорит, – дорогое Солнышко, чаю с нами испить да плодов заморских отведать!

Протянул руки и помог Солнышку на террасу спуститься – прямо через перила, потому что крыльцо узкое, там Солнце не пролезет. Положил на табуретку толстый лист железа – чтобы не загорелась – и усадил Солнце на почётное место. Жар такой стоял, что снег вокруг дома сразу таять начал, аж ручьи зажурчали и подснежники пробиваться пошли. А Солнышко знай чай горячий попивает да мандаринами закусывает. Зарумянилось, ещё ласковей стало. А потом вдруг как подскочит:

– Ой, – кричит, – чешусь я всё! Чешите меня – мне самому нечем, у меня рук нет!

И точно: по всему солнечному лицу уже не румянец, а какие-то красные волдыри пошли. Аллергия у него на мандарины!

Папа не растерялся, схватил флакончик одеколона, который уже много лет в шкафу стоял, надел перчатки огнеупорные и давай Солнце протирать. Вроде помогает – поменьше волдыри стали. Тогда папа скорее в аптеку побежал, накупил побольше одеколону и одну за другой вылил бутылочки на Солнышко. Вылечили мы его, ещё краше стало. А уж как жарило потом всё лето! Только к осени остатки спирта догорели. Я предложил следующей весной керосинчиком его обдать, но папа говорит, не стоит: и так глобальное потепление идёт, а ещё мы тут будем Солнце раскочегаривать.

Ехали мы как-то электричкой. Долго ехали, и моя сестрёнка Катя стала скучать, вертеться, а потом и вовсе захныкала. Мама пыталась её успокаивать, обещала, что скоро приедем, – да какое там скоро! Ещё полтора часа, не меньше. Пассажиры ворчат: потащили, мол, ребёнка в такую даль, а она и сама не спит, и нам спать не даст капризами.

– Не извольте беспокоиться, судари и сударыни! – сказал папа. – Сейчас мы устроим спектакль усыпительного характера – наискучнейшее представление на свете. Выступает кукольный театр «Храпят все!».

– Я не хочу спа-а-ать! – заканючила Катя.

– Т-ссс! – театральным шёпотом шикнул папа. – Ты и не будешь, ты мне нужна как ассистентка.

Крекс-пекс! – папа достал прямо из воздуха куколок, двух – наряженных крестьянками – надел себе на руки, третью – добра молодца – Кате дал. Хихикая, они забрались в соседнее купе, спрятались за спинкой сиденья и давай представление показывать.

– Здорово, Пятровна! Ты чаво-то это мне корыто разбила?! – ругался папа резким высоким голосом и смешно дёргал косичками.

– И тебе поздорову, Николавна! Да не брала я твово корыта! – отругивался он же, но уже низким грудным женским басом, оправляя белый передник.

– Да, да! Не брала она ничего! – весело повторяла за папиным шёпотом Катя, лихо заламывая красную шапку, и то и дело высовывалась из-за сиденья: посмотреть на реакцию зрителей, честно пытавшихся на «скучнейшем представлении» поспать.

– Да как же не брала, когда брала?!

– Да, да! Ничего не брала!

Страсти на сцене накалялись, пассажиры постепенно бросили попытки заснуть и повернулись в нашу сторону – кто недовольно, кто с интересом. Папа тоже забылся, вошёл во вкус, и матерчатые хозяйки ругались друг на друга всё громче и громче.