Анна Бём - Не кусаться!

Фридолин вопросительно посмотрел на Флопсон.

– Об этой двери речь?

Панда кивнула.

– И там кто-то заперт? Это ужасно! – вздохнул пони. Потом, осторожно оглядевшись по сторонам, повернулся к двери задом и изо всех сил ударил её копытами.

Бабах! Дверь мгновенно отворилась.

Флопсон засияла, как летнее солнышко.

– Вот видишь! – воскликнула она. – Я же тебе говорила!

– Ну да, – Фридолин с гордостью оглядел свои ноги. – Наверное, ты права, и я действительно хоть самую капельку, но сильный.

О

днако им надо было торопиться. Флопсон юркнула внутрь.

– Тьялле! – закричала она. – Я вернулась с подмогой!

На чердаке было темно, жарко и очень душно. Три крошечных окна почти не пропускали свет и свежий воздух. А ещё тут было полно пыли. Она густым облаком взметалась вверх при каждом движении. И уже через несколько секунд Флопсон закашлялась.

– Ай! – Она наступила на что-то очень твёрдое. Флопсон посмотрела вниз. На полу валялись какие-то зелёные шарики. – Что это?

– Это сушёный горох, – раздался у неё за спиной голос Фридолина.

Хрум, хрум, хрум! Флопсон и ахнуть не успела, как горошины исчезли у него во рту. До неё донеслось аппетитное чавканье.

– Вкуснятина! – счастливо вздохнул пони.

Но нельзя было терять ни минуты! Они вновь продолжили поиски.

– Тьялле! – звала Флопсон. – Ты где? Отзовись!

– Тьялле! – вторил ей Фридолин. – Где ты, приятель? Я тебя спасу! Я очень сильный!

Но маленького тенрека нигде не было. Они обыскали весь чердак. Флопсон забралась на старые антресоли, переворошила всю ветхую мебель, обыскала все ящики… Но безуспешно. Никаких следов Тьялле.

Но что это? Кто-то кашлянул? Совсем тихо, едва слышно. Флопсон замерла, мгновенно навострив ушки. Да, да! Вот, ещё раз! Откуда доносится этот кашель? Флопсон и Фридолин ещё раз прислушались.

– Там! – воскликнула Флопсон, указывая на дальний угол чердака. Оттуда слышалось чьё-то прерывистое дыхание. Издав радостный вопль, она стремглав бросилась туда: – Тьялле!

В углу стояла большая старая коробка.

– Я уверена, Тьялле там, – возбуждённо заверещала Флопсон. Она принялась лихорадочно теребить коробку, пытаясь перевернуть её. Но та оказалась на удивление тяжёлой.

– Позволь мне помочь! – вмешался Фридолин. – Я же сильный!

Одним движением копыта он без труда приподнял коробку и перевернул её. Оттуда посыпались на пол потёртые плюшевые мишки с оторванными ушами, кукольная посуда, деревянные лошадки и ещё много других старых игрушек.

Дрожа от нетерпения, Флопсон запрыгнула в полупустую коробку. Как же тут темно!

– Тьялле, ты тут? – позвала она, шаря лапами между игрушками.

Снова кто-то кашлянул! Ну, хоть так. Маленькая панда ещё решительнее принялась расталкивать игрушки. Да! В самом углу коробки притаился кто-то. Но… это был не Тьялле. Отбросив в сторону несколько кукольных платьев, Флопсон осторожно потрогала пушистый комочек. Тот не шевелился. Тогда она бережно взяла его в лапы и вынесла из коробки.

Это оказалась маленькая птичка. Она обессиленно лежала в лапах Флопсон, распластав крылышки и едва дыша. Её жёлтая грудка чуть заметно вздымалась, глаза были закрыты. На затылке у птички Флопсон обнаружила огромную шишку.

Фридолин пристально оглядел находку.

– Сдаётся мне, это лазоревка, – сказал он. – Её ещё называют маленькой голубой синичкой.

– Как давно ты тут? – тихо спросила у птички Флопсон.

Ответа не последовало. Синичка продолжала лежать неподвижно, лишь одно крыло чуть дёрнулось. Видимо, у бедняжки совсем не осталось сил.

– Скорее всего, она пролежала в этой коробке очень долго, – расстроенно пробормотала Флопсон. – И совершенно обессилела от голода и жажды.

– И от скуки, – дополнил Фридолин, с сочувствием глядя на птичку.

Флопсон вопросительно уставилась на него. Что он имеет в виду?

– Ну, во всяком случае, я бы тут просто умер от скуки, – пояснил пони.

В этот момент синичка вновь кашлянула.

– Милая птичка, может быть, ты знаешь что-нибудь о моём друге Тьялле? – робко спросила Флопсон. – Маленький полосатый тенрек. Я уверена, он был тут, наверху. Но теперь он исчез…

Синичка приоткрыла клюв, но оттуда не вырвалось ни звука. Очевидно, она была настолько слаба, что совсем не могла говорить.