Олег Раин - Капризная маркиза

Надо отдать должное, новый папа (я звала его Толиком) очень старался. Он и на съемки клипов меня приглашал, и самой предлагал попробоваться. На предмет, значит, пения и создания небольшого альбома. Даже показал, как легко из любого средненького голоса слепить нечто объемное и многозвучное. Толик был директором студии, и аппаратура у него громоздилась по всем углам. Студия напоминала напичканную механизмами шкатулку фокусника, и все эти мадридские тайны Толик с готовностью мне раскрывал.

Скажем, забредал в студию какой-нибудь несмышленыш с «Фабрики комет», становился в остекленный закуток, послушно раскрывал рот. Операторы рассаживались за экраны и микшерные пульты, начинали ехидно двигать рычажки, сводить частоты, транспонировать и фильтровать. Их коллеги, не теряя времени, рыскали по базам данных, искали готовые сэмплы либо приглашали живых музыкантов с живыми инструментами. Словом, мелодию клепали все равно как древнего рыцаря — доспех к доспеху, заклепку к заклепке и так далее. Если терпения у ребят хватало, мелодия получалась вполне терпимой. Но мне не хотелось, чтобы меня терпели, хотелось, чтобы слушали. А слушать, по большому счету, было нечего. Визжать я умела неплохо. Поднатужившись, могла и басом рыкнуть, но чтобы спеть?! Я ведь не Кабалье, не Бабаян какая-нибудь. Всяк сверчок должен знать свой шесток. И если знает, не такой уж он глупый сверчила. Вот и я знала о себе все. Ну или, скажем, почти все.

Короче, с Толиком у нас были отношения вполне свойские: кое-что я рисковала ему подсказывать, кое-какие советы давал и он, однако на родного папу Толик все же не тянул.

Родного папу Сережу я ненавидела и любила. С папой Толиком мы просто дружили. О родной маме Тане я как-то и не задумывалась, поскольку она была постоянно рядом. Когда родители вечно рядом, их трудно любить. Такая уж у них карма — быть приставучими, нудными и въедливыми. «Где ты была? Почему так поздно? А чем это пахнет от тебя?»… Знакомая бодяга? Но мама все равно мама, и улети она в какой-нибудь Копенгаген на месяц или два, я точно бы заскучала и заскулила. А вот по секретарше Галечке, маме номер два, я скучать и не думала. В первую нашу встречу мы, помню, вдоволь насовали друг в друга всевозможных шпилек и булавок. Я даже кота на нее натравила, чтобы, значит, прыгнул ей на прическу и помял коготками. Она тоже не осталась в долгу — опрокинула крабовый салатик, раз и навсегда угробив мою убойную юбочку. Да и в светской беседе не терялась — на любое моё слово легко отвечала двумя. Я даже зауважала ее. Нормальная оказалась деваха! Не очень старая даже — только-только после универа. А если приплюсовать спортивную фигурку, фэйс и умение шарить в компьютерных программах, то становилось понятным, отчего папенька на нее запал. Увы, папа Сережа был трудоголиком и спортсменом. В данном случае, Галечка соответствовала всем его требованиям. Отличный помощник-референт, она после работы еще и партию в теннис могла составить, а то и дайвингом побаловаться в ближайшем море-океане…

Боинг накренился, и пассажиры разом оживились. Динамик забавно, почти по-мультяшному, залопотал на французском. Нас радовали, что мы в семи минутах лёта от аэропорта Шарля де Голля, а под нами не что иное как столица Франции.

Я приникла к иллюминатору. Все было правдой, мы были у цели. Не в том смысле, что пора было сбрасывать бомбы, а в том, что долгий наш полет наконец-то подошел к завершению. Париж напоминал огромную шахматную доску, только расчерчена она была не клеточками кварталов, а треугольниками. В отличие от Москвы, что кругами и кольцами расходилась от брошенного в середину каменно-кирпичного Кремля, в отличие от пятнистого и венозно-сосудистого Санкт-Петербурга. И все же главной достопримечательностью Парижа было не треугольные кварталы, а башня Эйфеля. Узорчатой королевой она возвышалась среди малорослой пестроты старого Парижа, и я сразу воспылала к ней нежными чувствами. Она была такой же одинокой, как я, и ее тоже не любили в годы далекой юности. А еще я подумала, что Москва без Останкинской башни осталась бы Москвой, а вот Париж без творения Эйфеля, пожалуй, помрачнел бы и подурнел. Во всяком случае, с высоты птичьего полета…

Между тем боинг свое дело знал. Умело дорисовывая вираж вокруг королевы Франции, пилоты давали пассажирам возможность в полной мере проникнуться и наполниться. Мы и наполнялись, точно детские шарики, — кто восторгами, а кто дешевым гелием. Настроение вновь портили гоблины.