Павлик с ужасом смотрит на вспененную воду, в которой мелькнули и исчезли синие трусы и голые пятки приятеля. Митя и так не особенно высок, а под водой он кажется совсем коротышкой. Тысячи серебряных пузырьков поднимаются вверх, а сам Митя, по-лягушечьи раскинув руки и ноги, погружается всё глубже и глубже.
— Сёма! Митька тонет! — кричит Павлик изо всех сил.
Семён уже здесь. Он освободился от штанов и готовится нырнуть за Митей. Но этого уже не нужно: Митя вынырнул сам и карабкается на скалу, отплёвываясь и отфыркиваясь. Семён и Павлик протягивают ему руки, чтобы помочь выбраться, но Митя головой отталкивает их и даже не смотрит на приятелей. Трясясь от злости, он достаёт удочку, укладывает в полевую сумку банку с червями: явно собирается уходить. Ребята молча смотрят на него, молчит и Митя. Он только громко сопит.
— Ты куда, Митя? — нерешительно спрашивает Павлик. Он уже не рад, что затеял это дело, и готов помириться.
Митя не отвечает. Собрав в охапку всё своё имущество, он уходит. Куда? Вряд ли он знает это сам. Он уходит, потому что твёрдо знает, что надо уходить. Он никому не может позволить так издеваться над собой. Хватит! Теперь он понял, какие у него друзья! Место отобрали, удочку чуть не утопили, самого в воду сбросили… Конечно, сбросили: не вернись Павлик, разве он упал бы в воду?
Семён и Павлик протягивают ему руки, чтобы помочь выбраться, но Митя отталкивает их.
— Не дури, Митька! — кричит ему вслед Семён, — Тебе говорят, вернись!
Митя не может даже оглянуться: у него кривится лицо, губы трясутся от нестерпимого желания зареветь. Уже взобравшись на перешеек, он оглядывается и грозит кулаком:
— Я вам покажу! Вы ещё увидите!
— Покажи, покажи! — насмешливо бурчит Семён. — Задавала несчастный!
— Как же теперь, Сёма? — растерянно спрашивает Павлик.
— А никак! — с напускной беспечностью отвечает Семён, глубоко уязвлённый тем, что Митя его не послушался и не вернулся. — Часу не пройдёт, как вернётся. Я его знаю, горячку порет.
Но Митя не пришёл ни через час, ни позже. Они ждут его весь день, под вечер начинают разыскивать и ищут до наступления темноты. Мити нигде нет, и Семён решает дождаться утра, чтобы продолжать поиски. Домой Митя, по его мнению, никак не мог уехать: не в его это характере.
Уже впотьмах они находят подходящую для ночлега низинку. Семён разжигает костёр и ругает Митю на чём свет стоит:
— Ты не думай, что он где-нибудь далеко, он тут, рядом с нами, сидит. Запрятался и посмеивается над нами. Ну, погоди же, Митька, задам я тебе!
Потом он напустился на Павлика: надо же было ему лезть к Митьке! Павлик отмалчивается. Его угнетает и сознание своей вины, и то, что ночевать придётся в лесу, чего он ещё никогда не испытывал, и мысль о доме. Что там сейчас делается, представить страшно!..
Семён успокаивается и начинает располагаться на ночлег.
В это время из глубины леса доносится треск, какое-то ворчание. Семён уже на ногах, секунду вглядывается в темноту и затем прыгает в сторону, в кусты. Он видит, как из темноты выбегают и кидаются к ошеломлённому Павлику высокий длиннолицый мужчина в сером плаще и очках, чёрный бородатый лесник, который давеча утром спрашивал спичек закурить, и ещё кто-то низенький, круглый, в тёмном милицейском кителе, широких синих галифе и с наганом на боку.
«Вот тебе раз, милиция!» — думает Семён и, притаившись за кустами, ждёт, что будет дальше…
Ребят уже не видно, они остались за мыском, а Митя всё идёт и идёт вдоль берега, хрустя галькой.
Горы подступили к самой воде, Митя карабкается на склон и идёт лесом. Внизу за деревьями невозмутимо и спокойно поблескивает водная гладь; справа поднялись к небу лесистые вершины гор; идти хорошо, прохладно, легко. Сильно пахнет разогретой смолой, прелыми листьями и грибами.
Чем дальше уходит Митя, тем глуше и мрачнее становится лес. Нигде никаких тропинок, даже пеньков не видно, словно люди и не бывали здесь никогда. Сосны теснятся друг к другу, кроны их наверху сошлись плотно, так, что не видно неба, свет совсем слабый, под ногами одна рыжая хвоя да голая земля, травы нет, да и не вырасти ей в таких потёмках.
Мите становится не по себе: не повернуть ли ему обратно? Но воспоминание об обиде ожесточает его снова; он упрямо рвётся вперёд, через чащобу, прикрывая глаза локтем от хлещущих в лицо веток. Наконец он выбирается на старую просеку, очевидно, обозначающую границы какого-то лесного квартала.
Читать дальше