Герман Коробейников - Пещера Рыжего монаха

Это буйство света и красок находилось, однако, в полном разладе с тем, что творилось в душе Ионы. Он не испытывал чистого молитвенного настроения, которое сопутствовало ему прежде в эти часы. Дни вообще стали длинны и мучительны, а ночи беспокойны и тревожны. Тоскливое чувство одиночества все чаще охватывало Иону после того, как он расстался с гостем — восторженным мальчишкой, а свидание с его умным и деликатным отцом еще больше поколебало столь блаженное некогда спокойствие. Может, и правда что-нибудь изменилось в этом мире, населенном, как ему казалось, лишь алчными, порочными существами? Может, и прав Иван Егорович, когда утверждал, что можно служить и богу и людям, занимаясь тем делом, к которому лежит душа?

Иона даже похудел от осаждавших его мыслей.

Вчерашней ночью он почти не сомкнул глаз, а утром, вдруг решившись, прибрал свое жилище, привалил камнем дверь снаружи и пустился в неизведанный и вместе с тем знакомый путь.

И вот разомкнулась теснина гор, и море раскинуло перед ним свои просторы. А еще через несколько минут внизу, на прибрежной полосе, показался город.

От прихлынувшего волнения Иона почувствовал слабость в ногах и вынужден был присесть на обочину. Он сидел, вглядывался в знакомые очертания города, и что-то в его облике показалось ему необычным. Вскоре он понял: улицы были безлюдны, не видно было людей и на петлявшей по склону горы дороге к обители. И главное, пустовала базарная площадь. А между тем со стороны порта доносились звуки оркестра.

«Наверно, — подумал он, — все жители города на набережной». Иона прислушивался, медлил. Он вспомнил о дурной славе, преследовавшей его, представил себя в серой хламиде среди уличной толпы. Но переодеться ему было не во что, да он еще и сам не знал, захочет ли сменить рясу на мирскую одежду.

Разве не волен он вначале посмотреть, что может предложить ему этот ставший незнакомым мир?

Иона окинул последним взглядом горы, глубоко вздохнул и решительно начал спускаться в город.

…Федя проснулся позднее обычного. Он полежал немного, испытывая приятную отрешенность от всех забот. В доме стояла тишина. Как видно, уже все ушли.

Федя встал, привел себя в порядок, надел праздничную красную рубашку, начистил сапоги.

Радостное нетерпение охватило его. Наступающий день обещал городу событие, которое должно было войти в летопись его истории. Да и само утро было чудесным.

Как было условлено, Федя зашел в духан за Аджином. Увидев приятеля, он ахнул. Куда девалась его привычная залатанная одежда? Аджин красовался в полном горском наряде: в малиновой черкеске, отороченной по краю золотой тесьмой, и в белой шелковой рубашке. На спину падали хвосты дорогого башлыка. Ноги были обуты в мягкие козловые сапоги. Талию перепоясывал ремешок с серебряным набором, а на нем — можно ли верить глазам! — висел настоящий кинжал. Волосы Аджина, прежде не знакомые с гребнем, были вымыты с мылом и тщательно расчесаны. Его смуглое большеглазое лицо, оттеняемое белизной ворота, оказалось на редкость красивым, чего Федя прежде не замечал.

Один из посетителей, заметив восхищенный Федин взгляд, почтительным голосом сообщил, что костюм был сшит по специальной мерке и преподнесен Аджину ревкомом. По слухам, Феде и Василиду тоже следовало ждать подарков.

В духане гвалт стоял изрядный: оснований для разговоров было предостаточно, а появление Феди еще больше оживило посетителей. На него посыпался град вопросов, и уже в который раз ему пришлось рассказывать о подробностях своего путешествия и пребывания в пещере Рыжего монаха.

Наконец Юсуф отпустил Аджина.

Едва они вышли за порог, Федя схватился за рукоятку кинжала:

— Дай посмотреть!

Аджин только плюнул с досадой.

Учитывая возраст и темперамент будущего владельца оружия, в ревкоме позаботились так запаять ножны, что вытащить из них клинок оказалось невозможным.

Ребята скорым шагом направились в больницу. Главный врач обещал на этот день отпустить Василида в город.

— Что смотришь так, будто у тебя коня украли? — спросил Аджин.

— Все не придумаю, как с Василидом быть.

Аджин рассмеялся.

— С тобой, я вижу, нельзя говорить серьезно, — недовольно проворчал Федя.

— Ты что, дорогой, ничего не знаешь?

— Что я должен знать?

Аджин остановился. Остановился и Федя. Оба стояли и смотрели друг на друга: один — с настороженным любопытством, другой — с веселым изумлением.

— Так знай! — воскликнул Аджин. — Тагуа и Тинат берут его к себе, сыном хотят сделать.