Борис Бондаренко - Залив Терпения

Встретились они в мае прошлого года, оказавшись соседями в самолете, летевшем в Адлер. Сидела она у окна, и хотя теснота кресла и скрадывала ее фигуру, но видно было, что тело у нее высокое, крупное, а когда встала она, полчаса спустя, и пошла по узкому проходу, задевая бедрами за спинки кресел, Василий, проводив ее долгим взглядом, подумал, что вот такая – как раз была бы для него. Но подумал мимоходом, он вовсе не собирался делать какие-то закидоны. Дохлая была бы затея – стоило только взглянуть на нее, и дурак поймет, что таких для него быть не может. А Василий дураком себя не считал. Держись своих, они не продадут – эту истину он усвоил крепко. А эта женщина своей никак не могла быть: прическа, взгляд, одежда, а главное, руки, – очень чистые, белые, гладкие, с ярким маникюром, – все говорило о том, что она – чужачка, из того народа, которого Василий не знал и с которым почти не сталкивался. Но когда она возвращалась обратно, а он почему-то замешкался, глядя на нее, и не успел встать, а она его об этом не попросила, как несколько минут назад, и, задевая длинными горячими ногами его колени, протиснулась мимо него и села на место, – Василию уже не казалось, что она такая чужачка. У нее была хорошая улыбка, когда он неловко извинился за свою забывчивость, и дружеский тон, когда она вынула сигарету и попросила прикурить.

В ту весну Василий возвращался после долгой зимовки с острова Хейса, где женщин можно было видеть только на фотографиях да на картинках, вырезанных из журналов. И тогда, в самолете, он даже не мог решить, действительно ли Татьяна так красива, или это только кажется ему – все женщины в ту пору нравились ему, потому только, что они были женщинами. И лишь потом, когда исчез голод тела и он мог смотреть на женщин беспристрастно, Василий увидел, что она и в самом деле красива. Очень красива.

Но тогда, в самолете, этот голод не давал ему покоя и все время заставлял помнить о том, что рядом сидит женщина. Три часа полета просто измучили его. И уж лучше бы она не улыбалась ему такой хорошей улыбкой, не расспрашивала таким красивым голосом о его жизни, не трогала его руку своей белой гладкой рукой, когда внизу проплывал Дон... Она так ласково прервала разговор, извинилась и сказала: «Давайте посмотрим», и он послушно умолк, придвинулся к окошку, но увидел не Дон, а красивый изгиб ее шеи, курчавые завитки волос, нежную розовую мочку уха, – вдыхал тонкий запах ее духов, а когда она наконец отклонилась от окна, ее волосы скользнули по его щеке... Тогда, может быть, и не казалось бы Василию, что та преграда, которую он всегда чувствовал, встречаясь с такими, как она, становится меньше. А была минута, когда показалось, что никакой преграды и совсем нет, – это когда Татьяна, с огромным интересом, который она и не собиралась скрывать, выслушала рассказ о том, как он один, с голыми руками, пошел на пьяного взбесившегося старателя, вооруженного ножом. Сам он никогда не стал бы распространяться об этой истории, но Таня спросила, откуда у него шрам на шее, и пришлось рассказать, как было дело. Она сказала ему:

– Какой вы... смелый. – И, передернув плечами, добавила: – Это же просто страшно.

Василий, смущенный ее похвалой, стал оправдываться:

– Ну, чего там страшного... Я сам виноват. Понадеялся, что он совсем окосел. А так бы огреть его лесиной – и дело с концом.

Она чуть улыбнулась.

– Почему же... не огрели?

– Жалко стало.

– Жалко? – удивилась Таня. – Такого бандита?

– Ну, какой же он бандит? – Теперь уже Василий удивился. – Такой же работяга, как и все. Перепил малость – так с кем не бывает? Он потом говорил, что ему какие-то чертики стали чудиться.

– А-а, – догадалась Таня. – Алкогольная горячка.

– Во-во, она самая.

– Но ведь он же мог убить вас.

– Ну что вы, – сказал Василий таким тоном, что она засмеялась:

– Да, вас так просто не свалишь... А что ему было за это?

– Да ничего. Стукнул я ему раз по уху – он и отключился. На всякий случай связали, пока совсем не очухался.

– А потом?

Василий озадаченно посмотрел на нее.

– Ну, что потом... Ничего. Оклемался, выпили мы с ним по стаканчику, чтобы замять это дело, и все. А шея через неделю зажила.

– А милиция не вмешивалась?

Василий даже глаза на нее вытаращил, догадавшись наконец, насколько плохо она представляет его жизнь.

– Ну что вы, какая милиция... Там на двести километров вокруг нет ни одного милиционера. Да и на кой... – он запнулся о слово «черт», едва не сорвавшееся с языка, и поправился: – Зачем же милицию вмешивать? Люди все свои, сами разберемся.