Да, вот такое дело. В общем, симпатичный тогда у нас вечер получился».
Жуть, до чего у меня зад разболелся от сидения на этом чертовом заборе! И Петер, я прекрасно это видел, тоже не блаженствовал. Но кто ж мог подумать, что я буду как заведенный молоть языком несколько часов подряд, мы же просто так туда залезли.
В конце концов мы не выдержали и спрыгнули. Я чуть не мордой в землю шмякнулся, ноги подогнулись — они у меня вконец занемели и просто как ватные сделались или резиновые. Больно было ужасно, а когда я попробовал походить, и вовсе скверно стало, в них будто тысячи иголок впились. Прямо хоть реви, до того было больно. Но я не заревел. Из меня, по-моему, все слезы вытекли, пока мои предки разводились да разъезжались. Ну, и в последние месяцы перед этим.
От этого моего бесконечного трепа у меня еще и в горле пересохло; хорошо, что в кармане нашлось несколько монет, мы пошли в лавчонку на нашей улице и купили себе по бутылке колы. Немного погодя мы уже устроились каждый на своем помойном баке возле забора, как раз под тем местом, где мы отсидели себе зады. Не помню, я, кажется, уже говорил, что происходило это все у Петера во дворе и мы бы могли просто пойти к нему домой. Но, во-первых, в ихнем семействе ребят — куча, а квартирка — размером с уборную, не больше. Во-вторых, погода была хорошая. Ну, и, в-третьих, как-то так получилось, что мой рассказ уж очень подошел для этого места, между забором и помойкой. Доходчиво я объяснить не могу, но так как-то вышло. Просто масса была всякой дряни и грязи, и как будто чем-то попользовались и выбросили, вышвырнули прочь как что-то негодное, и… Нет, все равно я ничего не объясню, да ладно, это, в общем-то, неважно. Факт тот, что мы никуда не ушли, а расположились на помойных баках. Это-то уж ясно и несомненно.
Я сидел и тряс свою бутылку, выпуская пузырьки из-под большого пальца. Не так-то просто было вернуться к прерванному рассказу, да я и не знал, охота ли Петеру слушать дальше. Ему ведь, в сущности, не было до этого всего никакого дела.
А мне вообще-то очень хотелось, чтобы он дослушал историю до конца. Я уже настроился на то, что все ему выложу. Причем разохотился я в процессе рассказа. Я как будто сам начинал лучше понимать все происшедшее, когда ему рассказывал. Так было, наверно, еще и потому, что Петер абсолютно ничего заранее не знал и мне поневоле приходилось рассказывать все до самой малости. Ведь когда мы говорили об этом дома, я, мама и Курт, то мы многое пропускали, просто потому, что нам это было давно известно. И в результате получалось, что мы только без конца толчем воду в ступе.
И потом, еще одно. Даже не знаю, как бы это получше сказать, я и сам чувствую, что звучит это по-идиотски, но… Ладно, пусть меня считают чокнутым, но мне казалось, что я обязательно должен рассказать полностью всю эту историю ради своего отца. Просто взять и рассказать один-единственный раз, как все было. Несмотря на то что все кончилось именно так, а не иначе. И он стал таким, какой он теперь есть. Я не знаю, как это понятнее объяснить. Но, в общем, я сидел и ждал, чтобы Петер меня спросил: «И что же было дальше?»
Он так и спросил чуть погодя:
«И что же было дальше с той дверью? Покрасил он ее?»
«Еще как покрасил! И не только ее, по и другие. Такие получились двери — фантастика, ты таких не видел и никогда не увидишь. Он их чистил, скреб, шпаклевал, мазал краской — краска, кстати, была ярко-красная, — в них как в зеркало можно было смотреться. Станешь открывать, так каждый раз чуть не «здрасьте» говоришь самому себе. А когда он покончил с дверьми, то взялся за окна. И снаружи их красил, и изнутри — все как полагается, в лучшем виде. И при этом постоянно был в хорошем настроении. Я точно знаю, потому что он насвистывал.
И все же именно с этих его малярных художеств все и началось. Я хочу сказать, у родителя начались опасные завихрения. Но тогда-то мы этого не понимали. Это я только уж теперь, задним числом, вижу. Именно тогда пошли всякие такие разговорчики, мол, пожалуй, сейчас самое время принять скляночку строймикстуры. Это каменщики так говорят, когда они пивом цементную пыль из горла выполаскивают. Ну, он и правда стал «принимать». Не очень много. Так, что-нибудь две-три бутылочки в день, никто из нас и внимания на это не обратил. Но теперь-то я прекрасно вижу, что как раз с этого все и началось.
По воскресеньям он брал нас с Куртом с собой на рыбалку или на футбол, если где-нибудь поблизости был интересный матч. Курту больше нравилась рыбалка, а мне — футбол. Но все равно всегда здорово было, куда бы мы ни пошли. Мы столько всяких вещей успевали обсудить во время этих походов, особенно когда рыбу удили, и притом еще нет-нет да и поймаем что-нибудь. Мне как-то раз попалась форель весом в целый килограмм. Ну до чего же я горд был, ты не представляешь! С непривычки-то.
Читать дальше