Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

И все же, сказать по правде, моя сестренка Анни значи­ла для меня куда больше, чем все мальчишки нашего при­хода, вместе взятые, хотя в ту пору я не отдавал себе в этом отчета и высмеял бы любого, кто бы сказал мне это. У Анни было славное личико и деликатные манеры, и мно­гие в округе считали, что наша Анни — ни дать ни взять вылитая леди и даже лучше, потому что не задается и не важничает. У нее были пухлые розовые щечки и глаза го­лубые, как весеннее небо, и была она стройна, как молодая яблонька, и всякий, глядя на нее, не мог удержаться от счастливой улыбки. Потом, когда она выросла, она стала на редкость прелестной девушкой — высокая, с лебединой шеей и ослепительно белыми плечами, на которые падали кудри чудесных каштановых волос. Но и в ту пору ее оба­яние не шло ни в какое сравнение с красотой Лорны Дун.

Случилось это в ноябре месяце (мне, замечу в скобках, шел тогда пятнадцатый год, я быстро прибавлял в силе, и еще помню, в наших краях прошли тогда сильные дожди и вода в Линне поднялась на несколько футов). Однажды вечером наши утки подняли ужасный шум, и мы с Анни выбежали во двор посмотреть, что там случилось. Утки кругами носились по двору и тревожно крякали. Я сообразил, что в их утином царстве случилось что-то неладное. Анни догадалась об этом быстрее меня и тут же пересчитала на­ших питомцев. Их оказалось тринадцать, а должно было быть четырнадцать. В поисках пропажи мы перешли на другую сторону обширного двора, где у реки возвышались два могучих ясеня. В этом месте прямо через реку была по­ставлена изгородь, чтобы наши коровы не забредали на лу­га соседа мастера Сноу. Здесь мы увидели, что наш старый белый селезень, родоначальник многочисленного пернатого семейства, умудрился застрять между прутьями изгороди, и сейчас крякал не переставая, умолкая лишь в тот момент, когда шальная волна накрывала его с головой.

Почтенный селезень, попав в столь неожиданный пере­плет, выглядел так уморительно, что я прямо покатился со смеху, меж тем как Анни, стоя рядом, плакала и в отчая­нии заламывала руки, потому что была не в состоянии вызволить бедную птицу. Я уже было хотел броситься в воду, хотя, признаться, предстоявшее купание в мутном потоке восторга у меня не вызывало, как вдруг из-за угла изгоро­ди по другую сторону реки показался незнакомый всадник.

— Эй! — крикнул он издалека. — Марш отсюда, паре­нек! Течение смоет тебя, как соломинку. Селезня вытащу я, мне это большого труда не составит.

С этими словами он наклонился вперед и что-то сказал своей лошади, стройной молодой кобыле земляничной мас­ти. Та опустила голову, словно бы говоря ему, что то, о чем он просит, ей не нравится, и если она это сделает, то только из уважения к нему, своему хозяину. После этого кобыла стала осторожно сходить в воду, словно бы ожидая, что хозяин вот-вот передумает и вернет ее на берег, но вместо этого он чуть сжал коленями ее бока, посылая впе­ред, прямо в речной поток. Напор воды становился все сильнее, и кобыла повернула голову назад, призывая чело­века подумать еще раз, но тот снова настоял на своем. То­гда кобыла, отбросив последние сомнения, отважно двину­лась вперед. Она вошла в воду по самые плечи, но внезап­ная волна ударила ее так, что она не устояла на месте, но тут же, не растерявшись, забила передними копытами по воде, меж тем как всадник, быстрый, как молния, пере­гнулся в седле и ловко подхватил селезня левой рукой. В следующее мгновение всех троих понесло вниз по тече­нию, причем всадник, откинувшись назад, лег плашмя на спину лошади.

Проплыв ярдов тридцать-сорок, они выбрались на бе­рег прямо на огороде, где у нас росла зимняя капуста. Мы с Анни бросились со всех ног к незнакомцу, не зная, как его и благодарить, но он не обратил на нас никакого внима­ния до тех пор, пока не объяснил четвероногой подруге, с какой стати он послал ее в бурные хляби.

— Пришлось тебе малость побарахтаться, милая,— ска­зал он, ласково похлопав кобылу по щеке (к этому времени он уже слез на землю, все еще держа под мышкой нашего селезня).— Но на то была особая причина, а иначе, поверь, Винни, я не стал бы гнать тебя в воду.

Лошадь взглянула на человека любящими глазами, ти­хонько фыркнула, и нам стало ясно, что эти двое прекрасно поняли друг друга. Затем незнакомец опустил селезня на землю и тот, помахав крыльями и стряхнув воду с перьев, отправился на встречу с обеспокоенными родственниками. И только после того, как страсти на птичьем дворе улег­лись окончательно, незнакомец повернулся к нам и, одарив нас широкой улыбкой, обратил, наконец, на нас свое вни­мание.