Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Анни, не претендуя на принадлежность к сливкам общества, с подозрением посмотрела на супруга, а затем переборов себя, тихо сказала:

— Да, Том, и, чувствую, многие из них любили тебя.

Замечание жены лишь подлило масла в огонь, и сквайр Фаггус, махнув рукой на приличия, продолжил свое хвастовство. Тут уж меня пробрало окончательно, и я, решив осадить не в меру расходившегося родственника, сказал:

- Опомнитесь, дорогой Том, ваши разбойные дни давно миновали. Вы женились на дочери честного человека, и подобные речи не для ее ушей. Ежели вы были правы, грабя людей на большой дороге, то, стало быть, и я буду прав, ограбив вас. Вы знаете, мне не составило бы огромного труда привязать вас к камину и, выведя ваших коней из конюшни, погрузить на них все ваше добро. Разве, поступив так, я не вышел бы за рамки вашей разбойничьей справедливости? И ежели все и вся сваливать на имущественное право, то с какой, собственно, стати ваше кресло принадлежит исключительно вам и никому больше? Умный-то вы умный, Том Фаггус, а все же глупец, ель скоро путаете свои преступные наклонности с фер­мерством. Нет уж, сэр, либо то, либо другое, потому что питаться тем и тем одновременно — никак не получится. А уж хвастаться своими успехами у женщин в при­сутствии жены... Э, да что там говорить!

Здесь я закончил свою речь, и, признаться, она меня утомила больше, чем десять раундов спортивной борьбы. Я не стал бы читать Тому строгих проповедей, но уж очень мне хотелось высказать ему всю правду в глаза, и Том, надо отдать ему должное, выслушал меня, не перебивая. Он стоял, опершись о камин, словно бы и впрямь привязанный к нему, но не моими руками, а моими словами. Он стоял, прижав ладонь к груди с таким видом, что Анни, подойдя к нему, погладила его по щеке и взгля­нула на меня отнюдь не по-сестрински.

- Хорошую ты мне задал трепку, Джон,— промолвил, наконец, Том хриплым голосом, подавая мне дрожащую руку. — Еще никто на свете не осмеливался говорить со мной таким тоном, и ни от кого другого я не потерпел бы таких слов. Но как бы там ни было, все, что ты сказал, чистая правда, и я поразмыслю над этим, когда ты уйдешь. И если бы за всю жизнь ты не совершил ничего хорошего, то сегодня, Джон, брат мой, ты бы с лихвой восполнил все прошедшие годы.

II он отвернулся, чтобы скрыть свое волнение, и снова Анни приласкала его, и снова взглянула на меня, но на этот раз так, словно я убил нашу матушку. Огорченный тем, что зашел слишком далеко, я молча вышел, оседлал Кикумса и, с облегчением вздохнув, вылетел из усадьбы на вересковую пустошь.

Поймите, любезные читатели, единственно только ради родной Анни я выбранил ее супруга столь бесцеремонно и резко. Все мы в нашем семействе знали, что если бы над Томом одержали верх его прежние привычки, это разбило бы сердце Анни, и для того, чтобы этого не про­изошло, нужно было не потакать Тому, не льстить ему, но представить ему его прошлое в истинном — неприглядном — свете, а отнюдь не в героическом, к чему, как понял, у сквайра Фаггуса была явная склонность.

Однако полно о нем. Кикумс вынес меня на вольный простор, и когда неприятный осадок, оставшийся во мне после визита к Анни, улегся, я снова почувствовал свое одиночество.

Куда податься? Где меня поймут?

И я решил податься в Далвертон.

Правда, это удлиняло мое путешествие на восемь миль, но для такого сильного молодого коня, как Кикумс, выдерживавшего мой вес, это были сущие пустяки. Я уехал от сквайра Фаггуса и Анни гораздо раньше, чем намеревался, и у меня еще оставалась уйма времени. Решено — я еду в Далвертон.

Когда я появился в городке, Рут как раз шла по улице с корзинкой в руке, возвращаясь домой с рынка.

— Здравствуйте, кузина Рут! — поприветствовал я ее, — А ведь вы здорово подросли за последнее время, честное слово, подросли!

Рут просто расцвела от такого комплимента и, несмотря на все мои предостерегающие знаки, протянула мне ручку. Но едва ее пальчики коснулись меня, как Кикумс повернулся к ней и цапнул ее за левую руку. Бедняжечка, она вскрикнула от боли не своим голосом. Я ударил Кикумса в глаз изо всей силы, и этот глаз закрылся навсегда. Увы, упрямый конь по-прежнему не отпускал руку. Я снова ударил его, на этот раз в челюсть, а затем подхватил малышку правой рукой и посадил на седло впереди себя. Кикумс, шатаясь от побоев, попятился назад. Проклятый конь, я готов был просто убить его, потому что Рут, очнувшись в седле, тут же потеряла сознание.

Правой рукой я натянул поводья так, что чуть не оторвал Кикумсу нижнюю челюсть, и одновременно вонзил ему шпоры в бока, словом, преподал ему хороший урок, и потому, когда мы доехали до вершины холма, где стоял дом дядюшки Бена, бедный конь был рад-радешенек остановиться. Каждая жилка его мощного тела билась и трепетала, и огромная голова бессильно опустилась вниз.