Лев Квин - +35° Приключения двух друзей в жаркой степи (Плюс тридцать пять градусов)

Траншея попалась какая-то неудачная. Верхний слой снимали долго — он был твердый и серый, как цемент. А потом, когда, наконец, сняли и стали зачищать лопатами дно и стенки, оказалось, что нет пятен, по которым археологи узнают древние могилы. Вернее, пятна были, но все какие-то маленькие и безнадежные. Начинают копать, а они расползаются под лопатой. И становится земля рябой, как шкура ягуара. А еще ниже начинается желтенький песочек.

Пусто!

Народу к нам стало ходить меньше, ребята из охраны тоже смылись потихоньку — дядя Володя сказал, что у них пропал интерес.

Бросили эту траншею, начали другую. Еще хуже! Земля лопатам почти не поддается, только ломами ее и берут. А сколько можно ломом! Перерывы чуть ли не каждые пятнадцать минут. Один лишь работает как работал — Боря. Когда ни глянешь, стоит в траншее, рыжий, худущий, в кожаных перчатках и широкополой войлочной шляпе, долговязый, как аист, и долбает, долбает…

Настроение у студентов упало. Даже по вечерам ходили кислые. А вот дядя Володя не унывал. Шутил, как всегда, подбадривал, рассказывал всякие забавные истории. Только ночью я иногда просыпался и видел у палатки на фоне звездного неба его силуэт. Он курил.

— Вы что, дядя Володя? — спрашивал я шепотом.

— Ничего, спи!.. Брошу, вот возьму и брошу, — прикуривал он одну папиросу от другой. — Последняя пачка!

Но я знал, что он не бросит. Все курящие так грозятся: последняя пачка…

Лучше всех устроился Миша: он набил на руках кровавые мозоли. Ничего особенного, два красных пятнышка под кожей на правой ладони — я сам видел. Копать больше не стал, забинтовал себе руки, ходит со страдальческим видом. Валялся бы себе где-нибудь у речки, раз уж такой нежный, книжку читал. Так нет же! Выспится вдоволь — и на раскопки. Сидит в тени, брюзжит:

— А ну ее, вашу археологию! Не наука, а прямо каторга какая-то.

Слава ему сказал:

— Ну и езжай домой, к маме, кто тебя держит? Еще и деньги тебе на дорогу соберем.

А он:

— У меня жизненное правило такое: товарищей в беде не оставлять.

И смотрит на одну Риту, выставив напоказ свои маскировочные бинты.

Знаю я теперь, почему он не уезжает!

Вера прибежала от колодца, что возле совхозной конторы:

— С ума сойти! Знаете сколько градусов? Тридцать пять в тени!

— Тридцать пять? — Дядя Володя обмахнул шляпой красное лицо. — Очень хорошо!

— Что тут хорошего, Владимир Антонович?

— При тридцати пяти градусах у настоящих археологов сходит лишний жирок и начинается профессиональная закалка.

— А у ненастоящих? — спросила Вера.

— Те испаряются и исчезают.

Студенты дружнее налегли на ломы и лопаты; никому не захотелось испариться. Я тоже решил доказать, что тридцать пять градусов мне нипочем. Раз сбегал с ведром к колодцу — воду выхлестали моментально. Сбегал другой раз, третий — и впрягся. Можно было и не таскать, никто меня не просил. Но ведь самому неудобно. Они все машут лопатами, устают, а пить нечего.

Я тенниску скинул, бегаю в одних трусах, как Слава. И сам не заметил, как из белого сделался жарко-красным, словно рак вареный. Дядя Володя подозвал меня, смазал всего каким-то кремом и заставал снова надеть тенниску.

— Да я же еще совсем…

— Хватит! Останешься без шкуры, а я потом отвечай перед твоими родителями своей шкурой.

А вот Слава из бронзового стал совсем коричневый. Я с завистью смотрел на его загар.

— Здорово ты!

— Меня солнце любит, — смеялся он. — Рита, подтверди! Рита, как всегда, молчала.

И вдруг на его левом плече я заметил неширокую белую линию, по бокам которой шли такие же белые точки.

— А здесь почему не загорело? — спросил я.

— Не загорело — и все!

Он быстро отошел от меня, словно боялся, что я начну расспрашивать. Пришлось опять обращаться к дяде Володе.

— Это след операции, — ответил он. — В прошлом году Слава ехал с Ритой в кузове, машина перевернулась. Риту он успел вытолкнуть, а сам плечом попал под борт. Ну и раздробило. Пролежал в больнице целое лето.

— Значит, он спас ей жизнь?

— О, ты, оказывается, любитель высоких фраз! — улыбнулся дядя Володя. — Да, спас, если тебе так нравится. Даже в газете писали: «Спас, жертвуя собой!»

Ух ты! Так почему же он стесняется? Если бы про меня написали такое, я бы прыгал до потолка от счастья. И шрам не прятал бы, а, наоборот, выставлял напоказ, как боевую награду. Дал бы газету: «Читай», показал бы шрам: «Смотри!»

Вечером дядя Володя взял меня с собой в клуб — его просили выступить перед жителями Малых Катков, рассказать о раскопках.