Хейно Вяли: Колумб Земли Колумба

— Да я-то в чем виноват, мам! В чем я виноват? Она надо мной измывается, и я же еще виноват!

— В чем ты виноват, мы обсудим, когда папа вернется домой. А теперь, пожалуйста, садись за стол и поешь как следует.

— А вот и не сяду. И есть не буду! — объявил Тойво.

Мать посмотрела на сына долгим взглядом. Потом сказала тихим, слишком тихим и низким голосом, словно бы спрашивая у себя самой:

— А не кажется ли тебе, Тойво, что… а вдруг мы воспитывали тебя недостаточно хорошо и строго? И с твоей классной руководительницей я уже давно не разговаривала…

Лицо Тойво покраснело. Даже зубрежка распроклятой истории была ему менее неприятна, чем мамина манера как бы советоваться с ним в подобных случаях по так называемым вопросам его воспитания. И уж если дело доходило до этого, он считал за лучшее выказать вынужденное послушание, чтобы избежать еще более основательного развития темы воспитания в присутствии отца и при его участии. Но сегодня Тойво слишком взвинтил себя, чтобы мудро отступить.

— Не стану я есть! — заявил он с возрастающей воинственностью. — У меня кусок в горло не лезет, стоит мне подумать об издевательствах Устальши. Ты думаешь, мам, что этим она ограничится? Как же, жди! Теперь еще всех на меня натравит. Начнутся классные собрания, и пионерские сборы, и советы отряда… и… и из физического кружка выгонят, и на теннисе поставят крест, и… Ах!.. — Тойво шмыгнул носом. Так подумав обо всем этом, он был весьма недалек от слез. — И все из-за чего? Все только из-за каприза исторички Усталь!

— Ну, ладно, Тойвокене, — смягчилась мама. — Хорошо. А теперь — ешь. На сей раз я еще подпишу… Но ты же сам понимаешь: придется все старательно выучить, ты ведь уже большой и самостоятельный!

— Но она же опять спросит меня на следующем уроке! И снова влепит двойку!

— Тойво, пусть эта двойка будет у тебя последней. Так что больше ни одной двойки! Обещаешь? Иначе нам не миновать разговора с отцом.

— А если она поставит?

— Тойво, ты уже большой мальчик, должен понимать, что если мы с отцом позволяем тебе иной раз вести себя более свободно, чем уместно в твоем возрасте, то лишь исходя из предположения, что ты не будешь злоупотреблять нашим доверием. Так мы считали. Но сейчас я сомневаюсь не переоценили ли мы твоей, так сказать, врожденной интеллигентности?..

Тойво повернулся к матери спиной и зашагал вон из столовой. Дверь за собой он захлопнул не так, как подобает интеллигентному человеку.

— Ну, что это такое, Тойвокене? — ласково выговаривала мать. — Вбиваешь себе в голову какую-то глупость и упорствуешь!

Следовало признать, что мать в известной мере вышла из себя.

Отец, как обычно во время ужина, спрятался за газетой. Будь хоть землетрясение или наводнение — сейчас он читает газеты и все остальное его не касается.

— Деточка, ну будь разумен, садись за стол, — упрашивала мать.

«Деточка» не садился. Он подпирал спиной стену, а лицо его выражало предчувствие неотвратимости трагедии, как у первых христиан на арене римского амфитеатра перед львами и императором Нероном.

— Кхе-хе-кхым! — послышалось из-за газеты покашливание.

«Кашляй, кашляй!» — внутренне злорадно усмехнулся Тойво. Мать предала его. В дневнике под той проклятой двойкой стояла папина сложная подпись. Затем его «повоспитывали» то по очереди, то хором в два голоса. Это было как осада и захват Трои, и, само собой разумеется, Трою сровняли с землей. Трою можно захватить и сровнять с землей, и все же Троя не покорится.

— Ну, Той-во-ке-не! — Мама заламывала руки.

Троя отвечала хмурым молчанием.

Отец отложил газету.

— Стало быть, голодовка? — Он прищурил близорукие глаза за стеклами очков.

— Голодовка, — ответил Тойво, не поднимая головы.

— Если уж встал на такой путь, будь мужчиной, иди до конца. Правила голодовки предусматривают, что тот, кто объявил голодовку, оставляет пищу не тронутой и ждет, пока ее не унесут. В данной ситуации это означает, что надо сидеть за столом, пока ужин не кончится. — И отец снова взялся за газету.

Такое требование было для Тойво несколько неожиданным. Но он быстро взял; себя в руки и сел за стол.

— Вот и хорошо. Что тебе положить? — Мать упрашивающе глядела Тойво в глаза. — Картофельного салата? Или хочешь котлету? Бутерброд с ветчиной или сыром?

— Мать! — с упреком послышалось из-за газеты. — Надо все-таки уважать волю человека!

У Тойво пылал затылок. Он не имел бы ничего против, если бы отец немного меньше уважал его волю и принялся бы увещевать. Но отец прятался за своей газетой, словно ничего особенного не произошло.