Анатолий Рыбаков - Выстрел

– Андрюша! Что он с тобой сделал? Нож! Когда это прекратится наконец?

Появление милиционера привлекло еще больше зрителей.

Милиционер забрал у Саши финку.

– Чей нож?

Все молчали, подчиняясь законам двора: подраться – одно, выдать – другое.

– Твой? – спросил милиционер у Витьки.

– Пусть ребята скажут, – ответил Витька.

Белка показала на Мишу:

– Его финка, он хотел Витьку порезать.

– Не ври! – крикнул Саша Панкратов. – Витькин нож. Скажи, Фургон, скажи, Шныра, чей нож?

Шныра и Фургон молчали.

– Какие, однако, мерзавцы! – возмутился Валентин Валентинович и встал с подоконника.

– Плевать! Пусть сами разбираются, – сказал Юра.

– Ну знаешь… Я тебя не понимаю!

Валентин Валентинович свесился из окна:

– Товарищ! Я все видел, сейчас спущусь.

Через минуту он стоял во дворе, спокойный, внушающий доверие, показал на Витьку:

– Нож его, он им играл, довольно неосторожно, кстати. И мучил мальчика. А этот молодой человек, – он протянул тонкий палец в сторону Миши, – вступился… – Он повернулся к Зиминой: – Если не ошибаюсь, за вашего сына.

– Да, – сказала Ольга Дмитриевна. – Витя! Ведь ты уже большой… Разве Андрей тебе товарищ?

– Что скажешь? – спросил милиционер у Витьки.

Витька молчал, злобно посматривая на Мишу.

– Нехорошо, девочка, лгать, некрасиво, – сказал Валентин Валентинович Белке.

Милиционер опустил нож в сумку.

– Разберемся, пошли!

И вместе с Витькой направился к воротам.

– Благодарю вас, – сказала Ольга Дмитриевна Валентину Валентиновичу.

– Мадам… Гражданка… Я просто сказал правду.

Валентин Валентинович вернулся к себе, на четвертый этаж.

– Дорогой мой, – сказал Юре, – ты оказался не на высоте. Ты побаиваешься Альфонса Доде? Кстати, кличка ему не подходит.

– Я его не боюсь, – вспыхнул Юра, – но Миша ненавидит меня, как буржуя; если бы я вмешался, он бы расценил это как подлизывание. Не беспокойтесь за него: он не нуждался ни в вашей защите, ни в моей.

– Правду надо защищать всюду, всегда и везде. – Валентин Валентинович уселся в кресле и закурил тонкую папиросу. – Что касается Альфонса, то он кончит тюрьмой. Околачивается во дворе с финкой, взрослый парень!

– А куда ему идти? В комсомол? Зевать на собраниях?

– Ты тоже не комсомолец.

– И что меня ждет? В институт не примут: не рабочий, не сын рабочего.

– Принимают и не рабочих. Твой отец – врач, поступай в медицинский.

– Ковыряться в чужом сопливом носу?

– Что же тебя привлекает? – в свою очередь спросил Валентин Валентинович.

– Кино.

– Есть способности?

– В кино нужна прежде всего внешность.

Валентин Валентинович оценивающим взглядом посмотрел на Юру:

– Внешность у тебя есть.

– Один кинорежиссер, папин пациент, обещал взять меня на съемки.

– Прекрасно! Будешь советским Рудольфе Валентине или Дугласом Фербенксом.

– Он начнет снимать новую картину через год, – огорченно проговорил Юра. – Что я буду делать после школы? На фабрику?

– Кстати, почему ваша школа так связана с фабрикой?

– Проходим производственную практику – два дня в неделю, получаем «трудовое» воспитание, даже пишем дипломные работы, почти как в вузе. Из нас готовят нечто вроде статистиков. Такая скучища!

– Напрасно пренебрегаешь этим, – сказал Валентин Валентинович, – другие после школы идут на биржу труда или в чернорабочие. А ты сразу получаешь специальность.

– Мне нужна независимость.

– Профессия актера тебе ее даст?

– До известной степени.

– Заблуждаешься. Независимость дается только этими…

Валентин Валентинович пошевелил пальцами, как бы перебирая монеты.

– Но где их взять?

Валентин Валентинович погасил папиросу в пепельнице, прошелся по комнате, чистой, пустоватой, с фотографиями лошадей на стенах.

– Надо начинать с небольшого. Кто я такой? Уполномоченный общества «Друг детей». Раньше я распространял лотерейные билеты, открытки, значки, поднимался по лестницам, стучался в двери, несознательные гражданки захлопывали их перед моим носом. Все же мне удавалось кое-кого убедить. Заметь, какую гуманную роль я выполнял: помогал несчастным, голодным крошкам и пробуждал в людях сострадание. Теперь заготовляю мануфактуру для наших предприятий, прибыль от них идет опять же на помощь беспризорным детям. Раз в месяц получаю свои проценты. Рокфеллер имеет больше, но я сыт, одет, обут. – Он вытянул ногу и показал лакированный ботинок «джимми». – Делаю свои деньги и думаю, как бы сделать их больше.