Идилля Дедусенко - Жаворонки ночью не поют

Рита теперь сознавала, что вчера в лесу вела себя нехорошо. Видела, что Зойка ослабела, но от дела отлынивала, а Зойкина совесть опять сработала за двоих.

Вошёл Паша.

– Вот лекарство. Как она?

– Спит, наверное, – неопределённо ответила Рита.

– А она…не без сознания?

Паша еле выговорил эти слова, почему-то пронизавшие его безотчётным страхом. Рита с испугом посмотрела на него, на Зойку, прошептала:

– Не знаю.

– Ты попробуй…р-разб-буди…

Паша даже заикался от страха, потому что Зойка лежала, будто неживая. Рита осторожно потолкала Зойку, та не шевелилась. «О-ой», – тихонько заскулила Рита. Бабушка выглянула из-за ширмы:

– Чего вы, чего?

Зойка вдруг шевельнулась, приоткрыла веки и повела туда-сюда невидящими глазами. Это было так страшно, что Рита подскочила: «Ой, умирает!» Сейчас она готова была одна вырубить лес, только бы Зойка жила! Паша, стоя у порога, в томительном ожидании мял шапку и чувствовал, как в животе медленно поворачивался клубочек страха.

– Да что ты, что ты! – махнула бабушка рукой на Риту. – Живая она. Вон и пот выступил. Покойники-то не потеют. А вы не тревожьте её, идите. Пусть спит, скорее поправится.

Рита и Паша уже подходили к своей улице, когда увидели Генку с Лёней. Рита тут же «собралась», приготовилась к встрече – миновать им друг друга никак невозможно.

– Ну, как она там? – спросил Генка, понимая, что Рита и Паша идут от Зойки.

– Ой, это такой ужас! – ответила Рита и принялась красочно описывать, как Зойка сначала лежала без движения, а потом поводила глазами и снова впала в беспамятство.

– Это девчонка из нашего класса, на лесозаготовке простудилась, – пояснил Генка Лёне. – Может, видел её? В пуховой шапочке ходит.

– В белой? – уточнил Лёня, и изумленная Рита растерянно посмотрела на него.

– В белой, – деловито подтвердил Генка, ему такая деталь в Лёнином вопросе ни о чём не говорила. – Соседка моя, напротив нашего дома живёт, в двадцать первом номере.

– Мы вместе сидим, – добавила Рита в надежде продолжить разговор.

Лёня мельком взглянул на неё, и она поняла, что продолжения не будет. А Лёня уже повернулся к Генке:

– Завтра в школе будешь?

– А как же!

– Встретимся. А сейчас мне пора.

Лёня повернулся на миг к Рите и Паше, махнул всем рукой и быстро зашагал по улице.

Поникшая Рита грустно смотрела вслед уходящему Лёне. Догадливый Паша деликатно молчал, потом осторожно тронул её за руку, мягко сказал:

– Пойдём домой, холодно. А то ещё и ты заболеешь.

Рита, увидев, как Лёня заворачивает за угол, послушно кивнула головой.

Он стоял у окна и, продышав на морозном стекле «глазок», смотрел на улицу. Огни в домах давно погасли, и всё вокруг освещалось лишь светом нескольких звёзд, прорвавшихся сквозь тучи. Откуда-то доносился вой собаки, приглушенный ветром. Такие ветры в эту пору здесь не редкость, в них было что-то беспокойное, горестное, и он чувствовал, как в нём самом растут беспокойство и растерянность. Он думал о девчонке, схватившей простуду в зимнем лесу, и мучился от своей беспомощности.

– Ты чего не спишь? – спросила мать, проходя из кухни в свою комнату.

– Сейчас лягу, – ответил он.

Мать тоже взглянула в окно через «глазок» и вздохнула:

– Тревожная ночь. Старики говорят, хорошая ночь для смерти, чтоб никто не видал.

Он вздрогнул. Мать хлопнула дверью, а он всё стоял и уже не видел ни домов, ни звёзд. «Хорошая ночь для смерти»…А если она умерла? Он тут себе стоит и ничего не делает, а она…

Он оборвал свою страшную мысль, тихо вышел в коридор, наскоро оделся. Торопливо шагая по улицам, загадал так: темно в окнах – жива, а светятся – значит, что-то случилось, без нужды ночью никто лампу не зажигает. Сердце его сильно и часто билось, дышать становилось всё тяжелее, но он с каждой минутой ускорял шаг, уже почти бежал. Неизвестность пугала его, давила страшной тяжестью. Ему казалось, что он не выдержит этой муки. Но когда вышел на Степную улицу, замедлил темп, всматриваясь в дома, которые в темноте казались совсем одинаковыми, как новобранцы, выстроившиеся в шеренгу. Им овладело такое беспокойство, будто он уже наверняка знал, что случилось самое худшее. От этой мысли сердце обмирало, а непослушные ноги с трудом отрывались от земли.

Иногда ветер разрывал тучи, и в узкую щель пробивался печальный свет луны, и тогда всё вокруг обволакивало голубовато-молочной пеленой. В другую ночь он бы залюбовался фантастической игрой природы, но сейчас не видел ничего вокруг – его мысли и чувства сосредоточились на доме под номером 21. И чем ближе он к нему подходил, тем тяжелее становились шаги и всё чаще подкатывала к горлу удушливая волна страха. Наконец он замер перед тёмными окнами, перевел дыхание.