Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]

Вернемся теперь к пропавшему без вести маленькому королю.

Оборванец, который, по словам трактирного слуги, подошел будто бы тут же на мосту к королю и молодому человеку, на самом деле не подходил к ним, но следовал за ними по пятам. В разговор с ними он не вступал. Левая рука его была на перевязи, и на левый глаз был налеплен широкий зеленый пластырь. Оборванец слегка прихрамывал и опирался на толстую дубовую палку. Молодой человек повел короля в обход через Саутворк, мало-помалу приближаясь к большой проезжей дороге. Король начинал сердиться, говорил, что дальше не пойдет, что не подобает ему ходить к Гендону, что Гендон обязан явиться к нему. Он не потерпит такой оскорбительной дерзости. Он останется здесь.

Молодой человек сказал:

— Ты хочешь остаться здесь, когда твой друг лежит раненый в лесу? Ладно, оставайся!..

Король сразу заговорил по-другому.

— Раненый? — воскликнул он. — Кто посмел его ранить? Впрочем, не в этом дело. Веди же меня к нему! Скорее, скорее! Что у тебя, свинцовые гири на ногах? Ранен? Поплатится же за это виновный, будь он хоть сыном герцога!

До леса было еще довольно далеко, но они быстро прошли это расстояние. Молодой человек осмотрелся, нашел воткнутый в землю сук, к которому была привязана какая-то тряпочка, и повел короля в лес; время от времени им попадались такие же сучья, служившие, очевидно, путеводными вехами. Наконец они дошли до поляны, где стоял обгорелый дом. Рядом с домом виднелись заброшенные развалины риги. Нигде не было никаких признаков жизни. Кругом царила полная тишина. Молодой человек вошел в ригу, король быстро вбежал за ним. И здесь ни души. Король бросил на молодого человека удивленный, подозрительный взгляд.

— Где же он?

В ответ послышался насмешливый хохот. Король пришел в ярость, схватил полено и хотел броситься на врага, но в эту минуту с другой стороны кто-то захохотал над самым его ухом. То был хромой бродяга, следовавший за ним по пятам. Король повернулся к нему и сердито спросил:

— Кто ты такой? Чего тебе надо здесь?

— Брось эти шутки и перестань бушевать! — сказал бродяга. — Не так уж хорошо я перерядился, чтобы ты не мог узнать родного отца.

— Ты не отец мне… Я тебя не знаю… Я король… Если ты скрыл моего слугу, найди и отдай его мне, или ты горько раскаешься!

Джон Кэнти ответил суровым, размеренным голосом:

— Я вижу, что ты сумасшедший, и мне неохота наказывать тебя; но если ты вынудишь меня, я тебя накажу… Здесь твоя болтовня неопасна, потому что здесь тебя некому слушать, некому обижаться на твои безумные речи; но все же тебе следует держать язык за зубами, чтобы не повредить нам на новых местах, там, где мы будем жить. Я убил человека и не могу оставаться дома, и тебя не оставлю, так как мне нужна твоя помощь. Из мудрой предосторожности я переменил свое имя, — теперь меня зовут Джон Гоббс, а тебя — Джэк, — запомни это раз навсегда! Теперь говори: где твоя мать, где сестры? Они не пришли на условленное место, — известно тебе, где они?

Король угрюмо ответил:

— Не приставай ко мне со своими загадками! Моя мать умерла, мои сестры во дворце.

Молодой человек собирался опять захохотать; оскорбленный король чуть было не кинулся на него с кулаками, но Кэнти, или Гоббс, как он теперь называл себя, удержал своего спутника:

— Тише, Гуго, не дразни его: он не в своем уме, а ты еще больше его раздражаешь. Садись, Джэк, и успокойся; сейчас я дам тебе поесть.

Гоббс и Гуго стали о чем-то тихо разговаривать между собой, а король, чтобы избавиться от этого неприятного общества, отошел в самый дальний угол риги. Здесь царила полутьма, и пол на целый фут был покрыт соломой. У короля не было одеяла, чтобы укрыться, и он зарылся в солому и скоро погрузился в свои мысли. У него было много горестей, но все мелкие беды были слишком ничтожны перед великим горем утраты отца. Имя Генриха VIII заставляло трепетать весь мир; при этом имени каждому рисовался тиран, дыхание которого все разрушает, рука которого умеет лишь карать и казнить; но для мальчика с этим именем были связаны только сладостные воспоминания, и образ, который он вызывал в своей памяти, дышал любовью и лаской. Он припоминал длинный ряд задушевных разговоров с отцом, с нежностью думал о них, и неудержимые слезы, струившиеся по его щекам, показывали всю глубину его горя. День клонился к вечеру, и мальчик, истомленный своими невзгодами, понемногу заснул спокойным, целительным сном.

Много времени спустя — он не мог сказать, сколько именно, — еще не совсем проснувшись, лежа с закрытыми глазами и спрашивая себя, где он и что с ним случилось, он услыхал над собою унылый, частый стук дождя по крыше. Ему стало хорошо и уютно, но через минуту отрадное чувство было грубо нарушено громким говором и хриплым, грубым смехом. Это неприятно поразило его, он высвободил из соломы голову, чтобы посмотреть, что случилось. Непривлекательную и страшную картину увидел он. На другом конце риги, на полу ярко пылал костер, вокруг костра в зловещем красном свете лежали врастяжку или барахтались на земле какие-то бродяги и оборванцы. Даже во сне никогда не видал он подобных мужчин и женщин. Здесь были взрослые люди, высокие, загорелые, с длинными волосами, одетые в фантастические рубища; были подростки с жестокими лицами, в таких же одеждах; были слепцы-нищие с повязками или пластырями на глазах; были калеки с костылями и деревяжками; больные с гноящимися ранами, выглядывавшими из-под повязок, которые в сущности ничего не скрывали; был подозрительного вида разносчик со своим товаром, был точильщик ножей, лудильщик, цырюльник, каждый со своим снарядом или инструментом. Среди женщин были совсем молодые, почти девочки, были и старые, сморщенные ведьмы. Все они кричали, шумели, бесстыдно ругались; все они были грязны и неряшливы. Было здесь трое младенцев с какими-то болячками на лицах, была пара голодных собак с веревками на шее; они служили у слепцов поводырями.