Сергей Давыдов - Санаторий доктора Волкова

— Смотри!

Дом был неказистым, один этаж кирпичный, другой деревянный. Рядом высились семиэтажные громады, но отец разглядывал именно его, молча, покачивая головой и посмеиваясь.

— Все эти громады купчина один построил. А сам жил вот здесь. Боялся, что большие дома упадут и раздавят его. Шизофрения, — ставил он купцу диагноз.

В теплый ясный день середины июня 1941 года Борис Волков вместе с отцом любовались Ленинградом с высоты Исаакиевского собора. Рядом проплывали розовые облака, цепляясь за золотой палец Петропавловки, внизу широко раскинулся Ленинград, Нева с белыми пароходами, площади, парки. На узкой площадке вокруг купола собора было тесно. Какая-то женщина, крепко держащаяся за перильца, сказала:

— Монетка лежит! Вон на куполе. Никому не достать.

— Какой город... — Отец словно очнулся от голоса женщины. — Какой город! И наш Васильевский самый лучший, самый красивый район. Вот Стрелка, разве это не чудо? Академия художеств! Университет! Линии...

Отец смотрел на все словно бы впервые. И не знал, что любуется Ленинградом в последний раз.

Вечером отец вместе с матерью Бориса уезжал в Киев. У Бориса были еще дела в институте, он заканчивал четвертый курс. Только в самом конце июня — начале июля он сможет приехать к родителям.

— Пора, — с сожалением сказал отец. — Другим тоже посмотреть хочется, надо уступить место. — Он вынул из кармана две монетки и протянул сыну. — Брось к тому пятачку. Примета.

22 июня вечером Борис увидел во дворе толпу. Прибыли грузовики из военкомата за первыми добровольцами. Борис не стал долго раздумывать. На сборы хватило пяти минут. Война продлится недолго — это общее мнение. Следует взять только справочники, инструменты отца, кое-что из одежды. Все это поместится в одном чемодане... Под крики и слезы провожающих грузовики выехали на улицу. Волков ехал на последнем грузовике. Шофер задержался во дворе, поэтому включил третью скорость, чтобы догнать колонну. Но не успели выехать на набережную, как что-то случилось с мотором.

— Долго простоим? — спросил Волков. Шофер объяснил:

— Можете гулять полчаса. Далеко не уходите. — Он принялся копаться в моторе.

Волков вместе со всеми спрыгнул на землю и спустился к Неве. Еще недавно они сидели с отцом на этих ступенях, и зеленоватая вода так же тихо плескалась у ног. Не верилось, что началась и идет война, что коварный враг нарушил Государственную границу Советского Союза и в приграничных городах рвутся бомбы и снаряды, гибнут люди. Настал час, когда все врачи, и особенно хирурги, немедленно должны занять свои боевые места. Волков был уверен в себе. Он отлично подготовлен, даже отец признает, что у него уже руки настоящего хирурга и верный глаз. Как только они приедут к пункту сбора, надо попросить направление в полевой госпиталь. Там он и пройдет специализацию, а кончится война, вернется в институт и сдаст все зачеты. Следовало бы только позвонить в институт, сказать, что он уходит на фронт.

Волков поднялся со ступеней, вышел на набережную. Телефонных будок поблизости не было. Четыре красноармейца тащили мимо огромный аэростат, он был похож на слона без ног.

— Борис! — раздался сзади девичий голос.

— Здравствуй! — сказал Волков с волнением. — Как ты выросла, Бе... то есть... — Он сбился. — Перед ним в легком шелковом платье, придерживая рукой светлую шляпку, стояла уже совсем взрослая девушка. Вся школа за пышные белокурые волосы и огромные светло-голубые глаза когда-то ласково прозвала ее Белочкой. Даже учителя звали ее Белочкой, вызывая к доске.

— А ты уже доктор? — Она улыбалась, глядя ему в глаза. — Я так рада, что увидела тебя, так рада. Я всегда вспоминаю, как ты мне стихи читал на переменах.

— Рада?..

Неужели он не ослышался? Белочка рада его видеть...

— А ты разве не рад? Ну-ка, признавайся? — И она засмеялась. — Ты мне всегда нравился. Всегда.

— Я нравился? — Это было совсем неожиданно. Он никогда об этом не догадывался. В их классе были более заметные мальчишки. Они всегда окружали ее.

— Я тебя даже любила, — вдруг призналась она. — Немного.

Нет, в глазах ее сейчас нет смеха. Неужели она всерьез? Но ведь он тайно и безнадежно так давно любил ее...

— Ты всегда был такой занятый. Медицина, только медицина. И не обращал на меня внимания.

Он почувствовал укор в ее голосе.

— Белочка, милая... извини... — Он не знал, что сказать, как оправдаться перед ней. — Ты знаешь... — Он хотел сказать, что очень любит ее, но сказал совсем не то. Потом, на фронте, он так жалел, что не смог ей прямо признаться, не сказал самого главного. — Знаешь... я ухожу на войну, — произнес он каким-то виноватым голосом.