Олег Раин - Остров без пальм

Примерно в те же малышовые годы я очень хотела открыть мир красивых людей. Чтобы, значит, все кругом до единого симпатичные, стройные, чтобы с ямочками на щеках и смешливым огоньком в глазах. Да только ничего у меня не получалось. Все попадала в города, напоминающие луковые посадки из-за торчащих повсюду небоскребов, или в подземные поселения с громыхающими электричками, с душным искусственным ветром. Но люди там жили точно такие же, как у нас. Только позднее я поняла, что красивых и некрасивых людей не бывает в принципе, что через месяц-другой даже в стране удивительно гармоничных людей я перестала бы понимать, что они красивые. И точно так же в мире нескладных, уродливых мордатиков произошла бы похожая метаморфоза. Привыкла бы со временем и стала считать всех нормальными. А сама бы попала при этом в разряд монстриков…

Словом, полнейшая путаница. Наверное, от нее у меня и не получилось выбрать по-настоящему правильный мир. Теперь же, скорее всего, было поздно.

Кстати, Глебушка меня прекрасно понимал и тоже не стеснялся рассказывать про свои путешествия, а вот мама наши откровения называла нелепыми фантазиями. Наедине же со мной еще и добавляла, что философствовать много вредно, можно стать «чересчур умной», а умным девушкам сложнее устроить свое счастье. Потому что мужчины, по ее словам, любят глупеньких и смешливых. «То есть дур?» — уточняла я. «Не дур, а глупеньких!» — возмущалась мама, и мы снова принимались спорить, окончательно переставая понимать друг дружку.

Дня три после отъезда мамы и Глеба я никого не хотела видеть. Даже с папой почти не разговаривала, да он и сам не проявлял желания общаться. Рано утром бурчал себе что-то под нос, глотал сваренный наспех кофе и убегал к своим слабовидящим пациентам. Возвращался же так поздно, что обычно меня не заставал, — либо я уже спала, либо шлялась где-нибудь у моря.

В промежутках между его приходами и уходами я листала мамины журналы и пыталась перечитывать любимые книги. Но ничто не шло в голову, глаза бездумно скользили по строчкам — читать решительно не хотелось. В книгах описывались чужие приключения и тревоги, а мне пока хватало своих собственных. Настолько хватало, что пару раз я соблазнилась ванильным пирожным. Не для калорий — для души. Смешно, но от сладкого, действительно, становится легче. От пирожного словно включается внутренний фонарик. Откусил разочек, и он уже начинает мигать. Вроде как не все так плохо, старушка! Хвост трубой и выше носяру! Смешно, конечно, но кусочек сахарного теста сравним с кусочком счастья. Хотя у всех, конечно, по-разному. Юлька, к примеру, счастлива тем, что недавно сделала новенькое тату, а Вальке Митяевой поднимают настроение подаренные на Новый год сережки. Я тоже могла сделать тату и надеть сережки, но мне казалось, что на меня это совершенно не подействует.

Со скуки и тоски я до того ошалела, что пару раз забрела к археологам. Неподалеку от Слоновьего холма они снова шурудили лопатами и совками — не то древнее поселение откапывали, не то могилы скифских воинов. Подобное я наблюдала не впервые. Приезжали сюда эти чудаки и раньше. Разбивали лагерь, расчерчивали все на участки, перетягивали полосатыми лентами и начинали монотонно пылить. Взрослые обычно командовали и размахивали руками, молодежь — кто с прилежанием, а кто с ленцой — ковырялись в земле.

Между нами говоря, я всерьез подозревала, что таким образом ребят просто отвлекают от хулиганства на улицах. Собирали, небось, самых отъявленных и завзятых, вешали им лапшу на уши про сокровища Атлантиды, про золотой шлем Александра Македонского, сажали в автобусы и везли в наш приморский суглинок. А уж тут выдавали лопаты, — и не горюй, мама дорогая! — с утра и до вечера будь добр — спасай науку археологию! Уверена, какую-нибудь ерунду они, само собой, находили. Возможно, им даже специально подбрасывали пару монет для затравки, а там пробегала неделя, другая, и поздно уже было бузить. Любимый город, можешь спать спокойно: на месяц-два — хулиганов сумели занять и отвлечь.

Впрочем, смотреть, как копаются в земле, было не особенно весело, и на четвертый день я не выдержала. Мне нужен был кто-то для душевного разговора. Кто-нибудь живой и сочувствующий. Машки с Валькой, моих ближайших одноклассниц, разумеется, не было, — одна вдыхала ароматы Венеции, другая лакомилась самарскими яблоками. Но я вовремя вспомнила о Юльке. Из всех моих закадычных подружек дома оставалась она одна.