Георгий Чулков - Весною на север

А в дни осенние, когда златился лист,
Я любовался вновь красой земных излучин;
Мечту таила грудь. Был воздух серебрист.
Я радостно бродил со стадом неразлучен.

Но вот — Горящий Куст: пробил желанный час
Услышал голос я — Иеговы веленья.
За мной, мои стада! Веду на жертву вас…
Мы кровью искупим смиренные томленья.

Я на темных полях до рассвета блуждал
Со слепою подругой моей.
Где-то в лунной дали меднотрубный сигнал,
Как угроза, сурово и долго звучал,
Нарушая безмолвье полей.

Колыхался вокруг млечно-серый туман,
И окутала все непонятная сеть,
Я был пьян от земли и от воздуха пьян,
И был сладок предутренний, тонкий дурман;
И хотелось молиться и петь.

И — бледнея — слепая подруга моя
Непонятно и тихо склонилась к земле.
Умерла до рассвета подруга моя,
На траве заросились одежды края,
И рука забелела во мгле.

Приникни, милая, к стеклу,
Вглядись в таинственную мглу:
Вон там за темною стеной
Стоит, таится спутник мой.

Я долго шел, и по пятам
Он тихо следовал за мной.
И на углу был стройный храм.
Я видел белые лучи
Едва мерцающей свечи;
Я видел странный бледный лик
И перед ним, как раб, поник.

Приникни, милая, к стеклу,
Вглядись в таинственную мглу.
Он за стеною там стоит,
Молчит темнеющий гранит.
Но мы — вдвоем с тобой, вдвоем…
Мы будем жить? Мы не умрем?

Она подкралась ко дворцу,
— Едва лишь солнце показалось —
Она подкралась ко дворцу.
Все кавалеры оглянулись,
И дамы молча ужаснулись.

Она стояла у дверей,
— Едва лишь солнце показалось —
Она стояла у дверей.
Царица с мужем приближалась,
Он робко спрашивал у ней…

Куда идете вы? Куда?
— Едва светает, берегитесь —
Куда идете вы? Куда?
Вас кто-нибудь там ожидает,
Она не внемлет, поспешает.

И к Неизвестной вниз сошла
— Едва светает, берегитесь —
И к Неизвестной вниз сошла.
Ее та молча обняла.
Они ни слова не сказали
И где-то в сумраке пропали.

И плакал на пороге муж,
— Едва светает, берегитесь —
И плакал на пороге муж.
Шаги таинственно звучали
И листья, падая, шуршали.

Вокруг тайга шумела дико,
Но ты пришла ко мне в юрту,
И я с твоей тоской великой
Вновь сочетал мою мечту.

И край немой, и край таежный
Лохматую открыл нам грудь;
О, дол таинственно-тревожный,
Твоей свободы не вернуть.

Бывало, в ледяной пустыне
Мы ждали радостных огней;
За рубежом томимся ныне —
Невнятны для глухих людей.

Освобождения ревнитель —
Я накануне злой беды;
И рухнет милая обитель,
И будут срублены сады.

Вдруг пролетит над чистым лугом
Суровый, как в тайге, летун;
Я буду поражен недугом
Завороженный чудом струн.

И ты склонишься надо мною,
И тайный вспомнишь свой обет:
Тогда бесстрашною душою
Личине мертвой скажешь: «Нет!»

О, мать моя! Святая мать!
Мне надо повесть дописать…

Прости вечерний злой обман;
Дымится кровь багряных ран.

Тоскою странной дышит грудь,
И дней крылатых не вернуть.

И вот таинственную вязь
Веду, над книгою склонясь.

Неверный свет святых лампад —
Как медленный и горький яд.

Смешалась киноварь и кровь:
Где сказка злая? Где любовь?

Ответа нет. Горит венец;
Пылает темный багрянец.

Что знаю я, святая мать?
Мне надо повесть дописать…

И смерть казалась близкой, близкой,
И в сердце был и свет, и сон.
И опустились звезды низко
На полунощный небосклон.

Из комнаты звучало пенье
Моей тоскующей сестры.
Под звездами мои мученья
Горели, как в полях костры.

И пахло влагою и сеном.
Хотелось землю лобызать,
И, опьянившись милым тленом,
Здесь на земле, дышать, дышать…

И новый день угаснул и поник.
Чернеет тень на дрогнувшей земле.
Не слышен на полях призывный крик;
И серебрится вновь межзвездный лик;
О, брат земли, плывущий в белой мгле!