Новелла Матвеева - Песни русских бардов. Серия 4

В предчувствие гибели низкой

Октябрь разыгрался с утра.

Цепочкой по Малой Никитской

Прорваться хотя юнкера.

Не надо, оставьте, отставить!

Мы загодя знаем итог…

А снегу придется растаять

И с кровью уплыть в водосток.

Но катится снова и снова

"Ура!" сквозь глухую пальбу,

И челка московского сноба

Под выстрелы пляшет на лбу.

Из окон ворот, подворотен

Глядит, притаясь, дребедень.

А суть мы потом наворотим

И тень наведем на плетень.

И станет далекое близким,

И кровь притворится водой,

Когда по Ямским и Грузинским

Покой обернется бедой.

А ты, до беспамятства рада,

У Иверской купишь цветы.

Сидельцев Охотного ряда

Поздравишь с победою ты.

Ты скажешь, — Пахнуло озоном,

Трудящимся дали права. —

И город малиновым звоном

Ответит на эти слова.

О Боже мой, Боже мой, Боже,

Кто выдумал эту игру?

И снова погода, похоже,

Испортиться хочет к утру.

Предвестьем всевышнего гнева

Посыпется с неба крупа.

У церкви Бориса и Глеба

Сойдется в молчанье толпа.

И тут ты заплачешь, и даже

Пригнешься от боли тупой.

А кто-то нахальный и ражий

Взмахнет картузом над толпой.

Нахальный, воинственный, ражий,

Пойдет баламутить народ.

Повозки с кровавой поклажей

Скрипят у Никитских ворот.

Так вот, она ваша победа,

Заря долгожданного дня?

Кого там везут? — Грибоеда.

Кого отпевают? — Меня!

Вьюга снегу на крыльцо намела,

Глупый ворон прилетел под окно

И выкаркивает мне номера

Телефонов, что умолкли давно.

Словно встретились во мгле полюса,

Прозвенели над огнем топоры.

Оживают в тишине голоса

Телефонов довоенной поры.

И внезапно обретая черты,

Шепелявит в телефон шепоток:

Пять-тринадцать-сорок-три? Это ты?

Ровно в восемь приходи на каток.

Пляшут галочьи следы на снегу,

Ветер ставнями стучит на бегу, —

Ровно в восемь я прийти не могу,

Да и в девять я прийти не могу.

Ты напрасно в телефон не дыши,

На заброшенном катке не души.

И давно уже свои бегаши

Я старьевщику отдал за гроши.

И совсем я говорю не с тобой,

А с надменной телефонной судьбой.

Я приказываю, — Дайте отбой!

Умоляю, поскорее отбой!

Но печально из ночной темноты,

Как надежда, и упрек, и итог, —

Пять-тринадцать-сорок-три? Это ты?

Ровно в восемь приходи на каток.

Не жалею ничуть, ни о чем, ни о чем не жалею,

Ни границы над сердцем моим не вольны, ни года.

Так зачем же я вдруг при одной только мысли шалею,

Что уже никогда, никогда, Боже мой, никогда.

Подожди, подожди, успокойся, а что никогда?

Широт заполярных метели,

Тарханы, Владимир, Ирпень.

Как много мы не доглядели,

Не поздно ль казниться теперь?

Мы с каждым мгновеньем бессильней,

Хоть наша вина не вина…

Над блочно-панельной Россией,

Как лагерный номер, луна.

Обкомы, горкомы, райкомы,

В подтеках снегов и дождей.

В их окнах, как бельма трахомы,

Давно никому не знакомы,

Безликие лики вождей.

В их залах прокуренных волки

Пинают людей, как собак,

А после те самые волки

Усядутся в черные "волги",

Закурят вирджинский табак.

И дач государственных охра

Укроет посадских светил,

И будет мордастая ВОХРА

Следить, чтоб никто не следил.

И в баньке, натопленной жарко,

Запляшет косматая чудь…

Ужель тебе этого жалко?

Ни капли не жалко, ничуть.

Я не вспомню, клянусь, я и первые годы не вспомню,

Севастопольский берег, младенчества зыбкая быль.

И таинственный спуск в Херсонесскую каменоломню,

И на детской матроске Эллады певучая пыль.

Я не вспомню, клянусь! Ну а что же я вспомню?

А что же я вспомню? Усмешку

На гадком чиновном лице,

Мою неуклюжую спешку

И жалкую ярость в конце.

Я в грусть по березкам не верю,

Разлуку слезами не мерь.

И надо ли эту потерю

Приписывать к счету потерь?

Как в каменный век, онемело