Евгений Шварц - Повесть о молодых супругах

Сережа. А я, когда встревожен, не могу говорить, не могу думать, только сержусь. Когда тревожусь за свою работу, сержусь я. Когда ушла она из моих рук и скрылась из глаз. Друзья смотрят – и то страшно. Но тут особый страх – не оплошал ли я. А когда в чужих руках, боюсь я… Никогда об этом не говорил. Боюсь бездельников.

Маруся. Бездельников?

Сережа шагает взад и вперед по комнате. Не отвечает.

Бездельников… Понимаю. Тех, кто боится дела.

Сережа останавливается как вкопанный.

Чего ты удивляешься?

Сережа. Удивляюсь, что ты поняла меня. И ты их видела?

Маруся. Попадались.

Сережа. Смертной ненавистью ненавижу бездельников, которые развивают бешеную деятельность, только бы ничего не делать. Которые способны убить дело, только бы ничего не делать. Их ловят, но они умеют находить мертвое пространство. Необстреливаемое. Чему ты улыбаешься?

Маруся. Мне нравятся, как ты хорошо говоришь. Складно.

Сережа. Все это передумано тысячу раз. Они друг друга узнают и поддерживают, не сговариваясь. В работе – движение. А они боятся движения. И легко убивают работающих… Впрочем, я терпеть не могу, когда меня убивают, и не даюсь. Но в драке – приходится их трогать руками. Понимаешь?

Маруся. Противно.

Сережа. Вот именно. Гляди. (Показывает в окно.) Мы с Леней подсчитали. Когда строился по моему проекту вон тот дом…

Маруся. Знаю я его, знаю, с зеленой крышей. Я нарочно всегда делаю крюк, чтобы мимо него пройти. Даже когда ты меня ждешь.

Сережа. Так вот. Больше ста дней рабочих убил я тогда на борьбу с бездельниками, и они были на краю победы. Никанор Никанорович три раза в Москву ездил. В конце концов, правда, они одного только и добились, что последнюю командировку ему не оплатили. Не утвердили. А меня в коллективной статье, подписанной тремя лентяями, обозвали конструктивистом.

Маруся. Свиньи.

Сережа (смеется) . Ты у меня все понимаешь. Ты теперь совсем наша. Все у нас тебя любят.

Маруся. Я тоже. Только на Леню сержусь иной раз.

Сережа. Напрасно.

Маруся. А почему он, когда шутит, всех оглядывает внимательно, смотрит в самое твое лицо – какое впечатление произвел.

Сережа. По близорукости.

Маруся. И все звонит каким-то женщинам. И все разным. Им обидно.

Сережа. Он звонит таким, которых не обидишь.

Маруся. Не сердись. Прости меня. Я стала безумная какая-то. Леня мне понравился бы – прежде. А теперь мне в голову лезет мысль, что он тебя может испортить.

Смеются.

Ты не презираешь меня за то, что я такая безумная?

Сережа. Еще больше люблю.

Маруся. Погоди немножко, и я поумнею.

Сережа. Не смей.

Маруся. Ты не велишь?

Сережа. Запрещаю. Правда. Довольно. Не надо ни о чем думать. Не думай.

Маруся. А вдруг я сойду с ума.

Сережа. И отлично.

Маруся. Ты велишь?

Сережа. Да.

Маруся. Что-то я уж очень полюбила слушаться! Я…

Звонок.

Сережа. Не открывай.

Маруся. Не откроем.

Сережа. Спрячемся на сегодня.

Маруся. Здесь дом. Как в детстве – помнишь? – здесь не ловят.

Звонок.

Вот человек! Ничего не понимает.

Звонок.

Сережа. Звони, звони! Нам от этого еще уютней.

Чередование длинных и коротких звонков. Маруся вскакивает.

Маруся. Сережа! Да ведь это он!

Сережа. Кто – он?

Маруся. Ну как ты не понимаешь? Наш Юрик! Слышишь? (Хохочет.) Он передает азбукой Морзе: «Ю-р-о-ч-к-а м-и-л-е-н-ь-к-и-й я-в-и-л-с-я».

Хохочет, выбегает в прихожую и возвращается с Юриком, очень молодым человеком, года, может быть, на два всего старше Маруси. Он чуть прихрамывает. Очень незаметно. Весел. Не сводит глаз с Маруси. Так пристально рассматривает ее; что Сережу и не замечает сначала. В руках огромный сверток.

Сережа, это Юрик!

Юрик на миг перестает улыбаться, взглядывает на Сережу и тотчас же будто забывает о нем. С наслаждением глядит на Марусю.

Помнишь, я рассказывала, Сережа? Он на два класса меня старше был. Чем он увлекается, тем и весь детдом, бывало. Это он научил нас принимать азбуку Морзе на слух.

Юрик. Забудем прошлое, перейдем к настоящему.

Маруся (хохочет) . И голос прежний! Вот славно-то. Да положи ты сверток свой.