Светлана Тремасова - Клуб одноногих

Но убежденные, что все болезни от нервов, и что они «не психи», люди, идущие к невропатологу, не убывали, и, как всегда в таких случаях, знакомые знакомых через знакомых находили талончик на нужный день.

Несколько дней подряд Ирина Владимировна упрямо набирала номер Симиного телефона, и ей каждый раз отвечали, что такого номера не существует, и от этого каждый раз она звонила все смелее. Все остальное время она ждала, что Серафим позвонит сам. По вечерам она пыталась доказать себе, что все кончено, что это был сон, или этого вообще не было, что смешно даже думать, будто на нее, уже стареющую тетку, может кто-то позариться, тем более Серафим – симпатичный, веселый экзотический персонаж, наверняка, любимец женщин, да и выглядит он, наверное, моложе, чем она. Тут она пыталась вспомнить Серафима, вглядеться в него и понять, сколько же ему лет, но это удавалось как-то смутно, в общих чертах, и никаких особых отличительных черт в облике Серафима не обнаруживалось, как и раньше, при встречах, глядя на него реального, она не могла понять его возраста. А может, потому она и не может хорошенько вспомнить его, что он не настоящий, как говорила Лили? Ведь у каждого человека, особенно когда с ним близко общаешься, есть запоминающиеся черты, а у Серафима – нет, оттого что и его самого не существует. И опять все сводилось к тому, что она так и состарится и умрет в своей комнатке общежития, день за днем утопая в слезах одиночества. И, переполняясь жалостью к себе, И. В. долго плакала.

Наконец, за чашкой чая на задней парте, она рассказала одной своей давней приятельнице из параллельного класса о том, что вот познакомилась она с хорошим мужчиной, а он исчез, и эта потеря ее сильно мучает, и что, кажется, теперь, в этом возрасте, пережить она этого не сможет, что у нее давление скачет и головные боли, и в ушах звенит, и спит она совсем плохо. Но про Лили ничего не сказала. Учительница эта – бывают такие, кто любит всегда обращаться за помощью к врачам, – посоветовала ей сходить к Сизифу Петровичу, и сказала, где взять талон, чтобы попасть к нему без очереди.

И. В. отправилась к нему на следующий же день, но весьма нерешительно. Всю ночь она думала, как же и что же рассказать невропатологу – оказалось, рассказывать о своей неудачной любви было стыдно, неудобно и совсем не хотелось, будто каждое повторение этой истории вновь и вновь еще больше укоренит ее теперешний взгляд на сложившийся факт и у чужих, и в ней самой, что еще ужаснее. Иной же взгляд на эту историю был больше похож на бред. Так в итоге ничего конкретного не решив, она, проспав всего два с половиной часа, утром позвонила в школу, сказавшись больной, потом не торопясь оделась и отправилась в поликлинику с мыслью, что нехорошо подводить человека, доставшего ей внеочередной талон.

В кабинете она устало сидела, молча рассеянно глядя тяжелыми глазами на древесную полированную плоскость стола и локоть в белом рукаве, который покачивался от того, что Сизиф Петрович размашистым почерком изображал в ее карточке стаю летающих галок.

– Ну-у, что же вы молчите? – спросил он, поднимая бровь круглого, вполне довольного собою лица.

Мучительно ища ответ – она все утро надеялась, что в нужную минуту он выплывет сам, – и не находя правильный, она выдавила:

– Я устала, я больше так не могу… – и в глазах защипало от соленой воды, а потом им стало легче, и тонкая струйка нарисовалась на щеке, и сорвалась, упав на руку, большая капля.

– Спокойно, – сказал доктор. – Со слезами вряд ли получится рассказать что-то внятно – я так ничего не пойму, – выдернул из деревянной бывшей карандашницы, а теперь салфетницы, белую салфетку и вложил ей в руку.

И. В. стала медленно вытирать щеку.

– А теперь я задаю вопросы, а вы отвечаете. У вас проблемы дома?

– Нет. Да.

– Муж, дети?

– Нет. Ни мужа, ни детей. Я живу одна, работаю в школе, в начальной школе, учительница. В октябре был день рожденья моего ученика, Вани Полосухина…

– Та-ак… – понятливо протянул доктор.

– И меня, и весь класс пригласили к ним в дом, на Рождественской улице. Я там познакомилась с Серафимом, и мы… встречались все это время, а потом он пропал. И в этом доме, оказалось, уже лет двадцать никто не живет, и улица, оказывается, не Рождественская, а Володарского. И Серафима вообще никогда не существовало… – и И. В. разрыдалась.

– Леночка, помогите ей успокоиться, – сказал невропатолог, который, как многие мужчины, не выносил женских слез, и вышел из кабинета.