Светлана Тремасова - Клуб одноногих

Пока не было мамы, отец стал готовить завтраки сам, так как раньше всех просыпался. Он даже иногда по вечерам играл теперь с сынулей в шахматы и учил его игре в покер.

В понедельник Лили, впервые за всю жизнь сынули, отправив его в школу, полдня пролежала в постели, ничего не делая и не мучаясь этим: не надо было оправдываться, и даже необходимость готовить ужин к шести часам и обед к часу – оказалась не такой болезненной и не такой патологически необходимой. Оказалось, что ничего не рушится, если не делается сию минуту, что больше не надо никуда нестись, падая под грузом бесконечных неотложных дел.

Каждый день Лили по два часа сидела в больнице. Она было хотела попросить маму написать на листочке, какие дела нужно сделать дома, но подумала, что мама, наверное, тоже хочет отдохнуть от домашних забот и не думать о них.

Лили лежала в спальне на полу, глядя в потолок. Ей казалось, что она – тюбик, из которого выдавлена часть содержимого, а это содержимое и есть настоящая она. И она – бесформенная масса – без тюбика совершенно беззащитна и нелепа в таком состоянии, и вот часть ее уже долгое время так болтается, пытаясь как-нибудь удержаться, и мучается, и не понимает, что же не дает ей вернуться на свое место. Но вот теперь Лили увидела, что ее вытесняют из себя все те накопленные и разрастающиеся страхи, – если избавиться от них, то можно вновь вернуться в себя. Под вечер Лили рвало – ей хотелось избавиться от этой мути, которой она захлебывалась все эти годы…

Лили закрывала глаза и понимала, что надо, пора и теперь уже можно закрыть ту дверь в прошлое и забыть, а значит, уничтожить все, что скопилось за ней, – пройдут годы, все смешается, и останется только то, что было, и будет оно уже ни плохим, ни хорошим. Уже пришло время закрыть дверь и остаться без страха в темноте…

Лили танцевала – маленькая красная светящаяся точка, и темнота вокруг нее становилась бархатно-фиолетовой. И уже почти уверенно казалось, что новый мир можно начать с чего угодно, например, с красной точки в темноте; и это движение единственной заряженной частицы в бесконечности полной пустоты убаюкивало, усыпляло, погружая Лили словно в сон, но скоро своим же смирением, обреченным на свободу бездействия без помех, начало болезненно раздражать и искать уже то, с чем можно столкнуться, потому что без этого столкновения вся энергия красной точки бездарно напрасна – наверное, в мире ничто еще не было так напрасно. И снова неизбежно вернулась она к закрытой двери, из щелей которой тут же потянулись щупальца прежнего…

Ерунда! Полная ерунда! Все эти теории никуда не годятся! Нельзя убежать, закрыться, отгородиться глухой стеной от того, что живет в тебе, кричит и томится, как в клетке. Страхи – маленькие зверьки, порожденные в моменты болезненных столкновений с окружающим миром. И невозможно от них отвернуться – они постоянно напоминают о себе и питаются новыми: на проходящую мимо собаку тут же рычит пес, испугавший нас в детстве, и скулит страх, запертый нами когда-то… у каждого свой зверинец…

Одно понимала Лили: «я другая…» Но – какая?

Опухоль спала, но мама продолжала молчать, и врачи не могли объяснить, почему, предполагали, что это у нее такое проявление нервного шока. Хотя она всеми силами пыталась им сказать (писала на бумаге, мычала и тыкала пальцем), что лежать больше не хочет и уйдет домой, ее не выписывали и не отпускали. Но на человека в состоянии шока она вовсе не была похожа, язык тоже не имел признаков парализованного объекта, двигался как живой, однако свою прямую функцию не выполнял. Тогда мама сама стала писать Лили записки о том, что нужно сделать дома, и когда в одной из записок она написала «поменять покрывала», Лили с готовностью поняла это буквально и купила новую ткань, и сменила старые серо-буро-коричневые немаркие покрывала на бежевые с растительным орнаментом, а также заменила клеенку с кухонного стола на желто-оранжевую скатерть, на кухне появились прозрачные, цвета весеннего салата, занавески и некоторые другие мелочи.

Неожиданно Лили стало спокойно: она неторопливо, в своем, найденном теперь, органичном для нее размеренном и плавном ритме делала все, что надо, и не беда, если что-то забывала – без труда нагоняла упущенное, и уже без надрыва, без страха, без истерики. Она с удивлением прислушивалась к этому новому ритму внутри себя и удивлялась, что, делая все, что и прежде, под эту новую музыку она не только не напрягается, но, наоборот, напряжение, которое въелось в каждую ее клеточку за долгие годы, пока она боялась, ошибалась, искала и сопротивлялась, теперь ослабевает, отпускает. Лили танцевала. И слушая теперь себя, она понимала, что все, что было раньше, было чем-то странным, непонятным, неизвестно откуда взявшимся, и что это была вовсе не она, потому что на самом-то деле она, Лили, оказывается, совсем другая…