Фридрих Дюрренматт - Собрание сочинений в пяти томах. Том 2. Судья и его палач. Подозрение. Авария. Обещание. Переворот

— Товарищи, все мы братья, дети единой великой матери — революции! — возгласил он.

Столь нужное всем взаимное доверие, заявил он дальше, совершенно неоправданным образом подорвано Министром транспорта, усомнившимся в том, что О не арестован, а болен; «Монумент, который давно уже следовало бы называть Позорным столбом», дошел, дескать, в своем недоверии до того, что не решается покинуть зал заседаний, чтобы отправиться к умирающей жене; от подобной бесчеловечности содрогается сердце каждого революционера, для которого брак свят (а разве не свят он для всех революционеров без исключения?). Такое недоверие оскорбительно не только для А , это пощечина всему Политсекретариату. (Между прочим, А ничего не говорил о болезни Министра атомной промышленности, мелькнуло в голове у Н. О ней сказал Министр госбезопасности, но Чистильщик приписал эту выдумку вождю, чем окончательно поставил его в неловкое положение; то есть Чистильщик допустил уже вторую серьезную ошибку, что можно объяснить только его смертельным испугом; почти в тот же миг Н подумал: а вдруг О действительно болен и слух об его аресте распустили нарочно, чтобы посеять панику в Политсекретариате? Но свое новое подозрение Н тут же отбросил.) Тем временем Чистильщик, совершенно потерявший голову от безудержного желания обеспечить собственную безопасность, перешел в атаку на своего старого друга Г , посчитав, что падение Министра транспорта повлечет за собою и падение Заместителя по партии, однако он совсем упустил из виду, что Л для всех уже политический труп, Г же продолжает занимать пост, с которого его нельзя убрать без серьезных потрясений в партии и государстве. Впрочем, эти потрясения казались Чистильщику свершившимся фактом, иначе он заметил бы, что во время атаки на Г приумолк даже Министр обороны 3 и не поддержал ее. Е закричал: «Мужик пухнет от голода, а поп — от жира», «Барин деревню готов спалить, чтобы погреться», потом он заявил, что Г предал революцию и ослабил партию, превратив ее в буржуазный клуб. В своей отчаянной храбрости Е пошел еще дальше. Теперь он уже нападал и на соратников Г; он посмеялся над Партмузой, сказав: «Связалась девица с торгашом и сама шлюхой стала»; а к Министру иностранных дел применима, дескать, поговорка: «С кем поведешься, от того и наберешься»; не успел Е привести очередной образчик фольклора, как его перебили. Ко всеобщему изумлению, в зал заседаний — уже во второй раз — вошел русоволосый полковник; отдав честь, он вручил Министру тяжелой промышленности какую-то записку, потом снова отдал честь и, печатая шаг, покинул зал заседаний.

Застигнутый врасплох и испуганный появлением полковника, Е заметно смешался; пробежав глазами записку, он смял ее, сунул в правый карман и пробормотал, что никого не хотел обидеть, после чего сел и — мучимый, как чувствовал Н , тяжкими подозрениями — окончательно замолчал. Остальные хранили полную безучастность. Но слишком уж необычным было второе появление полковника. Похоже, оно было подстроено. Разыгравшийся скандал всех встревожил. М , которая пристально разглядывала Е во время его выступления, попыталась сделать вид, будто ничего особенного не произошло.

Открыв сумочку, она принялась пудриться, чего прежде на заседаниях Политсекретариата делать не смела. А по-прежнему молчал, в ход заседания не вмешивался и оставался ко всему довольно безразличным. Н заметил, что Б и В , сидевшие напротив друг друга в непосредственной близости к А , быстро и вроде бы ненароком переглянулись, при этом Министр иностранных дел погладил свои аккуратно подстриженные усы. Министр госбезопасности, поправив шелковый галстук, сухо сказал, обращаясь к Е : хватит молоть вздор, секретариату надо работать! Н вновь прикинул, не могли ли Б и В тайком сговориться. Они считались врагами, но многое их объединяло — хорошее образование, уверенность в себе, а кроме того, они были выходцами из весьма родовитых семейств. Отец В имел в буржуазном правительстве портфель министра, Б был внебрачным княжеским сыном; кое-кто приписывал и ему гомосексуальные склонности, которые якобы наличествовали у В . Мысль об их тайном сговоре пришла Министру связи во второй раз отнюдь не случайно: упрек В Министру тяжелой промышленности оборачивался поддержкой Министра иностранных дел, впрочем, одновременно оказались поддержаны также Г, М и даже Л. Е , обескураженный своим поражением, поскольку рассчитывал на союзничество с В , пробормотал, что в записке его просят позвонить в министерство; это, конечно, весьма некстати, но дело неотложное, надо срочно принять решение по какому-то чрезвычайному происшествию. А поднялся. Он неспешно подошел к буфету, аккуратно налил себе коньяку, постоял. Затем он сказал, чтобы Е позвонил из приемной, а Л пусть поскорее уходит или хотя бы свяжется с госпиталем; объявляется пятиминутный перерыв, ибо нельзя закрывать заседание после столь смехотворных заявлений и чисто личных выпадов, нельзя нарушать элементарную партийную дисциплину, зато после перерыва пускай больше никто не мешает и вообще… откуда взялся этот идиот полковник? Он замещает ушедшего в отпуск, объяснил Министр госбезопасности и пообещал дать соответствующие инструкции. В вызвал полковника по переговорному устройству. Вновь появившемуся и отдавшему честь блондину он приказал больше не заходить сюда ни при каких обстоятельствах. Полковник вышел. Однако ни Е , ни Л покидать помещение не собирались, оба сидели с таким видом, будто ничего не случилось. Ухмыльнувшись Министру тяжелой промышленности, Г встал, подошел к А , тоже налил себе коньяку и спросил, почему, черт возьми, Е не идет в приемную звонить — уж если его министерство осмелилось побеспокоить Политсекретариат во время заседания, значит, там и впрямь светопреставление; похвально, конечно, что товарищ Е так печется о судьбах государства и революции, но именно поэтому от него сейчас и требуется вспомнить о своих обязанностях, то есть надо срочно связаться с министерством; если с тяжелой промышленностью стрясется сейчас что-то неладное, от этого всем будет худо.