Михаил Старицкий - Зимний вечер

П р о х о ж и й. А-а, это хорошо! Какое счастье, когда у человека есть свой угол. А когда и пяди нет и негде буйную голову приклонить…

О р и с я. Всех знает, обо всех расспрашивает!

Л у к е р ь я. Не пойму отчего, а каждое слово этого несчастного как ножом режет мне сердце… и голос знакомый, и словно что-то тут шевелится…

О р и с я. Слушай, голубка, сбегаем к моей матери, надо бузины ей отнести, она больна, а из-за того разбойника я одна боюсь.

Л у к е р ь я. Мне не хочется…

О р и с я. Мы мигом… тут же рукой подать.

Т е ж е, б е з Л у к е р ь и и О р и с и.

О л е к с а. Ох, что-то чудно!

А н т о н. Ты уж сразу…

Я с ь к о. А вы уже и вторую?

Б а б а. Брешешь, как собака.

Я с ь к о. А ну я деду скажу!

Б а б а. Цыц, мелюзга! Вот я тебе ни вареников, ни пряников.

Я с ь к о. Да я шучу: не скажу, не скажу!

П р о х о ж и й. А ваша жена, пан хозяин, жива?

Б а б а. Э, давно умерла! Лет десять уже будет, как умерла… в то самое лето, когда меня из экономии отправили, а брат принял.

П р о х о ж и й. Умерла! А-а! Кара, кара господня! Умерла, не вынесла, ох!

О л е к с а. А про Довбню ничего не слыхали? Вы же по свету шатаетесь, а?

П р о х о ж и й. Почему не слыхал? Весь мир только о нем и трезвонит.

О л е к с а. Трезвонят! Не дай бог, чтоб о ком так трезвонили. А как думаете, поймают его или не поймают?

П р о х о ж и й. Почем я знаю? Может, поймают, а может, нет!

О л е к с а. Упаси боже, если не поймают, — писарь говорит: пойдут разбои, грабежи, душегубства… поджоги… Потому что если такая шельма останется на воле, то сколько будет людям беды, а?

П р о х о ж и й. Может, этот Довбня и капли крови не пролил, а народ валит все на несчастного.

О л е к с а. Ого! Как раз он такой!

А н т о н. Хитрый малый! Дважды с каторги бежал!

Б а б а. Зажечь бы свет, а то темнеет, страшно.

Д е д. Подожди. Еще на посиделках сколько сожжете!

О л е к с а. Ох, и любопытно же мне! Как это можно вырваться из тюрьмы, где высоченные стены, что разве птице перелететь, и солдаты вокруг.

П р о х о ж и й. А вот посидели бы, так знали, до какого отчаяния может довести тоска! Как зверь в клетке сидишь, сидишь — ни голоса людского, ни свету божьего… Сидишь, сидишь… Скорбь давит сердце, так бы и полетел на родную сторонку хоть на минутку, пусть бы и жизнью за то поплатился!

А тут кругом стены давят да мертвая тишина обнимает, и так тянутся дни за днями, тяжкие, душные, бесконечные! Не замечаешь, как сам становишься зверем, кидаешься железо грызть зубами, кирпич ногтями ковырять. А-а! Такой тоски не дай бог от нее вниз головой из окна выбросишься, в землю кротом зароешься.

О л е к с а. Что-то вы, пан, тюрьму хорошо знаете! Может, сидели сами?

П р о х о ж и й. Зачем же? Знаю потому, что слышал… рассказывали… мало ли чего на свете…

О л е к с а. Может быть, и Довбню видели? Знаете?

П р о х о ж и й. Где там… иду из Галиции!

О л е к с а. Жаль, жаль. А то указали бы нам его приметы, чтобы поймать. Эх, если бы мне его в руки, так я бы до палача содрал с него шкуру!

П р о х о ж и й. Ой-ой! Такой молодой, а уже шкуру с человека готов содрать.

О л е к с а. А коли он разбойник, так дрянь этакую жалеть? Сам писарь говорил: бей!

Г а н у л ь к а. Ой, боженька!

Б а б а. Тише, Олекса! Ради бога, не кричи.

О л е к с а. Ого! Еще как бы шкуру содрал! Пусть не убивает!

А н т о н. Убьет или не убьет, а уж лошадей украдет.

О л е к с а. А чего там ждать? Вот как всыплет ему палач двести кнутов, как посечет до костей…

Г а н у л ь к а. Ой, спасите!

Б а б а. Боже мой, боже!

Я с ь к о. Жалко его!

О л е к с а. Вот испугались, что с разбойника шкуру спустят.

А н т о н. Интересно, выдержит он двести кнутов?

О л е к с а. Ой-ой! Такой да не выдержит! Еще потом в цепях пойдет на край света и будет в кандалах под землей, пока не издохнет.

Б а б а. И его когда-то мать на руках носила и баюкала.

Д е д. Справедливо! Таким сам бог милости оказывать не велел!

Справедливо! Уж нам эти грабители, конокрады, фальшивомонетчики и прочие воры порядком надоели. Для того ли честные люди пот проливают, трудятся, чтоб ихним добром или, сохрани боже, кровью кормились душегубы, да чтоб за такие тяжкие грехи не было кары! Нельзя, никак нельзя. Хватит!

П р о х о ж и й. Хватит. Хорошо вам, пан хозяин, говорить "хватит".

А тому, кого как хищного волка гоняют по свету, тому хватит или не хватит?

Об этом только он в душе своей несчастной знает, проклиная день, когда на свет родился! С каждым человеком может беда приключиться!