Андрей Платонов - Ученик лицея

Маша. А ты любишь его, бабушка?

Арина Родионовна. И-и, детка моя милая: усну – забуду, усну – забуду… Я и живу-то одной памятью по нем да лаской его. Хоть он и при матери своей рос, да не близко, а у меня-то возле самого сердца вырос: вон где такое!

Маша. И я его люблю!

Даша. И я!

Арина Родионовна (как бы про себя) . И вы, и вы!.. Все вы его любите, да кто его сбережет!.. Вам-то он в утешение, а мне – в заботу…

Маша. И мне в заботу! (Она живо, с улыбкой на лице, спрыгивает со скамьи.) Я ему огня нарву, он цветы любит! (Она пытается сорвать отраженный свет из печи, волнующийся на полу и на стене; ей это не удается, она видит – руки ее пустые; тогда Маша бросается в устье русской печи, хватает там руками огонь, вскрикивает от боли, выскакивает обратно и мечется посреди людской.) Огонь, огонь! Стань добрый, стань добрый, стань цветочком! Я сгорю – не мучай меня!

Даша берет деревянную бадейку с водой и враз окатывает Машу.

Даша. Ништо, небось потухнешь.

Арина Родионовна. Аль вовсе сдурели! Дашка, потри ей ледышкой жженые пальцы, боль и пройдет, да одежку сухую надень на нее, – глянь-ко, за печью висит. Эка резвые да бедовые какие!

Дашабосиком выметывается за дверь за ледышкой, сейчас же возвращается обратно и уводит Машус собою за печь.

Отворяется дверь, что ведет в господские горницы, появляется Василий Львович Пушкин, дядя Александра.

У него книга под мышкой.

Василий Львович (к Арине Родионовне) . А где же, где тут, где, – где юноша-мудрец, питомец нег и Аполлона?

Арина Родионовна (вставая и кланяясь в пояс) . А никого тут нетути, батюшка Василий Львович, и не было никого.

Василий Львович. Как – нету? Как – не было никого? Так вы же, вы-то здесь, Арина Родионовна!

Арина Родионовна. Так мы кто, мы люди, батюшка Василий Львович…

Василий Львович (перебивая) . Мне и надо людей, мне и надобно вас, дорогая наша Арина Родионовна. (Целует ее в голову.) Вы старшая муза России – вот вы кто!

Арина Родионовна. Не чую, батюшка, не чую!

Василий Львович. А где Сашка? Он здесь где-то… Я думал, он при тебе!

Арина Родионовна. Нету, батюшка, нету; должно, в горницах шалит, где ж еще. Сама жду его – не дождуся, в кои-то веки из Личея своего показался, и то нету.

Василий Львович. Сбежал, подлец!

Арина Родионовна. Ан явится. Он до нас памятливый.

Василий Львович. Матушка, Арина Родионовна, вы бы его выпороли, – ведь есть за что!

Арина Родионовна. Знаю, батюшка, знаю, да не смею.

Василий Львович. Как так – не смеете! Штанишки прочь – и хворостиной его, хворостиной, чтобы визжал, подлец этакий! Ведь вы ему больше матери – вы его выходили, вы сердце в него свое положили…

Арина Родионовна. А то как же, батюшка, а то как же: без того младенец человеком не станет!

Василий Львович. Ну и попарывайте, попарывайте его – зимой хворостиной, а летом крапивой…

Арина Родионовна. Не с руки, батюшка: ему-то больно, а мне вдвое.

Василий Львович. Вдвое, говоришь! (Открывает резким движением книгу, что принес под мышкой, читает.)

Слыхала, матушка, какие стихи ныне пишут, а? Двоица! Ах, мерзавец!.. Это пару лошадей он так пишет, когда одна лошадь вдвое бывает. Это все князь Шихматов, шут полосатый. Это что же такое, матушка моя? Отвечай мне, я жалуюсь тебе? Это библический содом и желтый дом!.. (Василий Львович с яростью швыряет книгу в горящую печь.) Вон отсюда! – здесь Пушкины живут!

Арина Родионовна. Дело ваше, а нам ни к чему.

Василий Львович (с остаточной яростью) . Как так вам ни к чему? А что же вам к чему? Ах, рабство жалкое!..

Арина Родионовна. А ты не шуми, батюшка… Что ты бросил – и нам ни к чему. А что нам впрок, то мы из огня возьмем и с земли подымем. (Она меняется в лице и что-то невнятно шепчет или напевает.)

Василий Львович. Громче, матушка, – во всеуслышание!

Арина Родионовна (напевая внятно и задушевно) .