ПАВЛИК ( заревел ). Мне сесть лет! Мне сесть лет!
МАКАРОВНА. Тихо ты, котик, тихо! Кто же с тобой спорит? Тебе и птички на улке говорят: шесть! шесть! Не слушай бабку злую. У ней поясницу заломило. Вот она и злится. Молочка хочешь?
ПАВЛИК. Злая, бабка, бяка. У-у!
МАКАРОВНА. Не сердись на нее, батюшка. Вот стареньким станешь, сам рассердишься. На деток кричать станешь. За то старых-то и не любят. А за что их любить? Старые, некрасивые, фу, фу! Я вот сама ни в жизнь не возьмусь старых любить. Я старушка веселая, я – другое дело, никто мне бяку не говорит. Вера Ивановна со второго подъезда – уж на что злая! – а и та очередь мне уступила. Схожу, говорит, в овощи, а ты, Макаровна, и за меня, и за себя стой спокойно. Кто привяжется – покажи! – поедом съем. Сколько б бабушка за красным выстояла, если б не Вериваннина доброта? А я еще и с очередью пошутила, и очередь довольная мною осталась. А Кирилловна – просто неудачливая. Не злая она.
Глянь-ка, любушка! Бабка-то наша – заснула. Вот соня! Вот клуша! Ишь, сопит. Ишь, носом-то так и выводит. Сон кого хочешь поборет, сколько глаза ни пяль, а он свое возьмет.
Сладко зевает. Кладет локти на стол, голову на них и засыпает.
КИРИЛЛОВНА спит сидя, приоткрыв рот.
Вечер.
Темнеет в кухне. Серые сумерки спутали очертания всех предметов.
В гардеробе – чиркнула спичка, изнутри засветились все его щели. Прикуривает кто-то… Дунул на спичку, и щели погасли.
ПАВЛИК сидит тихо, стараясь не будить старух.
ПАВЛИК ( подперев щеку, шепчет ).
Калинка-малинка моя,
В шаду ягода-малинка моя…
Занавес.
Действующие лица
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА.
НАТАША.
ЛИЗКА.
Кухонька не мала. Заставлена черт-те чем, не протиснуться. В ней шкафы и гардеробы. И газовая плита. На плите – десять кастрюлечек, восемь сковородочек. На четырех конфорках. И все кипят, все шипят, пар отовсюду и дым кругом.
В центре стола сидит ЛИЗКА. Ноги до полу не достают. Сидит и глазками – просто так, в воздух.
Стрелять-то здесь не в кого, кроме ОЛЬГИ ДАНИЛОВНЫ и НАТАШИ, – в кухне никого.
Все началось с того, что на одной из восьми сковородочек оглушительно взорвался жир. Пульнуло во все стороны. И еще раз пульнуло – рикошетом! ОЛЬГА ДАНИЛОВНА и НАТАША умело присели под стол. Их не задело. А ЛИЗКА и не подумала, не пригнулась.
ЛИЗКА ( надменно ). Пуля штрелка миновала!
НАТАША. Ну, Лизка! Оторви да брось!
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Смелая. Гордая. Правильно.
ЛИЗКА. Шаблю наголо!
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА ( Наташе ). Споем, подруга!
НАТАША ( печально ). Нет, не поется мне никак…
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Ну! Нашу! Три-четыре!
НАТАША. Нет, прости.
Вот тут и начался бой. Раздалась пулеметная очередь из ближайшей сковородки. Старухи упали на пол.
А ЛИЗКА сидит. ОЛЬГА ДАНИЛОВНА осторожно сняла с ноги меховую тапочку и тихонько подняла ее над поверхностью стола. Пулеметная очередь.
( Лизке .) Ну-ка, коза, прыгни да убавь огонь под сковородкой!
ЛИЗКА. Вот сами и прыгайте, сами и убавляйте. Мне огонь нипочем. Коза еще, главно-дело.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Смелая. Гордая. Правильно.
Старухи садятся на пол. Хрустя коленками, вытягивают ноги.
Эх! Как я пела! Голос таков, что – в голове трясение. В самих костях головных звон. Виски проламывает. Как я запевала – нынешним так не петь. Они вон где поют ( тычет пальцем в открытый рот ), а я – вон где! ( Ладонью ударяет себя по лбу .) Разница!
НАТАША. Кто пел хорошо, так это – Прохорова.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА поджала губы.
У ней – голос из самой груди шел. Как запоет – так меня всю и заломит-заломит, спасу нет.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Ага! А звуку – сильного, хорошего – нет. Не полный голос. Уж так разве что – к вечерку попеть.
НАТАША. А пела хорошо.
Пауза.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Плохо.
НАТАША. Хорошо.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Плохо.
НАТАША молчит.
Сдаешься?
НАТАША. Сдаюсь.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. То-то! Не такие сдавались. ( Загибает пальцы .) На Дону – раз! В ячейке – два! А в женсоветах? Рук не хватит, в голове не удержишь. Если кто хочет со счету сбиться, тогда – пожалуйста!
НАТАША вздохнула. Сунулась в один из шести буфетов, стоящих на кухне, вынула бутылочку с рубиновой жидкостью.
НАТАША. А ну его! Жаришь-паришь… Ничто уж не в радость. Разве что – выпить?
Читать дальше