Николай Волынский - Год беспощадного солнца. Роман-триллер

– Неужели? – изумился Мышкин. – Я-то полагал, это редкий феномен.

– Редкий. Но моей личной заслуги здесь нет. Спасибо предкам.

Осмотревшись, Дмитрий Евграфович спросил:

– Это действительно ваша квартира?

Она рассмеялась, и у него снова заныло сердце.

– Вы решили, что я вас привела в чужую?

Он еще раз огляделся:

– Я знаю эту квартиру. И вас знаю! Причем давно. Я здесь был несколько раз.

Выйдя после душа из ванной, Мышкин потянул носом воздух и растроганно покачал головой. Из кухни шел густой аромат чуть подгоревшего варенья и очень вредной, но очень вкусной сдобной выпечки, перед которой Мышкину ни разу не удалось устоять, тем более что на вес она не влияла.

– Как вы успели? – восхитился он. – Так быстро.

Марина откинула назад платиновую прядь.

– Старалась. В жаркий день все печется быстрее.

Не дожидаясь приглашения, Мышкин уселся за стол, придвинул к себе сухарницу с горячими рогаликами и с шумом их обнюхал.

– Разрешается? – спросила Марина.

– Я не то хотел сказать… В каждой семье, вернее, в большинстве семей… во многих… всегда есть некий набор вкусовых предпочтений. Мать печет блины и кладет на пять граммов соды больше, чем принято у других хозяек, ее машинально повторяет дочка, потом внучка… Не зря же каждая квартира пахнет по-своему.

– И что вы обнаружили?

– Мне знаком аромат ваших рогаликов.

– У меня нет настоящего кофе, – сказала она. – Только растворимый. Правда, говорят, из лучших.

– В свободной торговле и жженая пробка под названием «кофе – высший сорт» бывает разного качества, – согласился Мышкин. – Но с вашими рогаликами любая подделка покажется подлинником.

– Разве что «покажется», – усмехнулась Марина и поставила на стол бутылку московского коньяка.

Он выпил две рюмки. Марина, оказалось, не пьет вообще.

На голове Мышкина торчали двенадцать стальных скрепок, словно антенны космического шлемофона. Одет был в прекрасные фирменные джинсы, новую темно-синюю, очень дорогую, футболку с вышитым крокодилом на левой стороне. На ногах у него красовались настоящие английские кроссовки – он сразу заметил, что настоящие, а не китайская дрянь. Правда, одежка на нем слегка болталась.

– Так что же вы делали в моей квартире? – спросила Марина.

– Зачеты сдавал по истории медицины вашему отцу. И чай пил за этим самым столом. Между прочим, с такими же рогаликами.

– Да, папа всегда кормил студентов. Один, помню, отказывался, так папа пригрозил, если он не будет есть, не получит зачет. Я даже фамилию его запомнила. Кошкин.

– Да, это был я! – хохотнул Мышкин. – Я тогда очень торопился. Меня однокурсники ждали в пивной под Думской башней. Вот тогда я вас в первый раз увидел. Вам… тебе… вам было…

– Четырнадцать лет.

– Значит, сейчас двадцать семь?

– Двадцать девять. Совсем старуха.

– Двадцать девять… Надо же! – он покачал головой. – Конечно, во все времена юные хотят казаться взрослыми и нескромно годы себе прибавляют… – но она не оценила прозрачный комплимент, и Мышкин круто сменил курс. – Кстати, не думал, что Михаил Вениаминович так одевается. Мы всегда считали его несколько старомодным. Не могу представить его в кроссовках.

– Какой Михаил Вениаминович? – удивилась Марина.

Он уставился на нее.

– Как это «какой»? Да твой отец! Забыла, как отца родного зовут?

– Это не отца вещи.

– А чьи же?

– Мужа, – ответила Марина.

Мышкин хрюкнул, кусок рогалика застрял в глотке. Он с трудом проглотил, отдышался и выговорил мрачно:

– Вот так всегда…

В патологоанатомическом отделении Мышкина встретили дружным ревом.

– Ну, что я говорил? Что я говорил?! Я всегда говорил, что наш Полиграфыч, если надо, ползком с того света доберется до любимой работы! – потрясал в воздухе худыми кулачками прозектор Толя Клюкин – щуплый сорокалетний живчик, половина массы которого состояла из дремучей бороды. При каждом движении она громко шелестела, словно искусственная елка.

– Оттуда и дополз! – второй раз за сегодня сказал правду Дмитрий Евграфович.

Старший прозектор Татьяна Клементьева ничего не кричала. Мощная тридцативосьмилетняя девушка только улыбалась и ласково гладила шефа по плечу. Шеф машинально отметил, что рука Клементьевой, несмотря на всю нежность, как всегда, тяжелая. Прозвище Клементьевой было Большая Берта 1 1 «Большая Берта» – немецкая осадная пушка-гигант калибром 450 миллиметров. В первую мировую войну немцы использовали ее для обстрела французских городов, впрочем, с мизерным результатом (ред.). .