Леонид Зорин - Римская комедия (Дион)

Лоллия.Мой дорогой, у меня много дел, вам-то это известно. Слава богу, мужа у меня нет, и я могу себе это позволить.

Дион.Лоллия, не пытайтесь казаться такой несокрушимой. Я знаю вас лучше, чем вы себя сами. Вы – беззащитное существо.

Лоллия( ошеломлена ). Мой друг, вы все-таки ненормальны.

Дион.Может быть, поэтому я вижу то, чего не видят другие. За вашей деловитостью кроется усталость, за общительностью – одиночество. Вас окружает мир, мечтающий вас проглотить, ведь красота не вызывает здесь иных желаний. Вы беззащитны, Лоллия, и я призван вас защитить.

Лоллия( холодно ). Подумайте, как защитить себя, смешной человек. Сдается мне, самое время об этом подумать. ( Уходит. )

Дион.Я ее обидел… но чем? ( Задумывается. )

Входит Клодий.

Похоже, она меня не любит.

Клодий.Он тебя не любит, это важней.

Дион.Кто?

Клодий.Домициан.

Дион.Неужели и ты считаешь, что любовь господина важнее любви подруги?

Клодий.Чудак, твоя жизнь в опасности. Об этом шушукаются все гости.

Дион.Вот как?

Клодий.Каждая сплетница в городе это знает. Только ты глух и слеп.

Дион.Так ты предупредил меня? Спасибо.

Клодий.Я не понимаю твоей усмешки.

Дион.Ты очень достойный человек, Клодий, ведь у тебя нет желания творить зло. Ты очень честный человек, Клодий, когда тебе не хочется произнести правду – ты молчишь. Ты очень умный человек, Клодий, – ты не станешь биться за безнадежное дело. Ты очень счастливый человек, Клодий, – проживешь сто лет и умрешь с гордо поднятой головой. Спасибо тебе – и прощай.

Клодий.Ты несправедлив, не я тебя предал, а Домициан.

Дион.Домициан не вечен.

Клодий( махнув рукой ). Ах, Дион, уходят тираны, а тирании остаются.

Дион.Рухнут и тирании.

Клодий.Ты все еще веришь в это?

Дион.Иначе не стоило бы родиться на свет. А ведь все-таки это великая удача – родиться.

Клодий.Дион, пока не поздно – уйди.

Дион( взорвавшись ). Удивительный человек, ему лишь бы уйти! Не видишь ты, что ли, – Рим выжил из ума. Что ни день, все те же бодрящие новости: кого-то судили, кого-то казнили; что ни день – что-нибудь запрещается: сегодня говорить, завтра – думать, послезавтра – дышать. Мало того, к границам двинулись легионы, в любой миг мы можем оказаться «воюющей стороной». Об этом сумасшествии ты уже слышал? С песнями и плясками мы идем в бездну! Словом, отвали, мне нужен Домициан.

Клодий.А ты ему – нет. Он беседует с мошенником Сервилием, за которого ты же хлопотал.

Дион.Гуманнейший, ты меня осуждаешь за это? Я не просил цезаря венчать его новыми лаврами, но у меня есть слабость – терпеть не могу, когда рубят головы.

Клодий.Тогда позаботься о своей. Прощай.

Хочет идти, но в этот миг, сопровождаемый всеми присутствующими, в зал входит Домициан.

Домициан.Ну, милые мои подданные, недаром я вас сегодня собрал. День, безусловно, торжественный, исторический, можно сказать, день. Потому что сейчас, пока мы с вами тут веселимся, наслаждаясь избранным обществом, к легату Саллюстию скачет гонец с приказом обрушиться на сарматов, а заодно и на свевов, естественно во имя достоинства и безопасности Рима. Что говорить, проявили мы немало терпения, однако и терпению приходит конец.

Гости. Слава цезарю!

– Слава воинам!

– Слава тебе, Государь и Бог!

Домициан.Чем вот прекрасны такие часы? А тем, что хоть и не очень как будто люди похожи друг на друга, а тут все различия исчезают, и остается только любовь к отечеству. Большое дело эта любовь, священное, можно сказать, чувство. Взгляните на какого-нибудь простодушного менялу, – немало я их встречал в скромной своей юности, на Гранатовой улице, – что, казалось бы, может его волновать, кроме драхм и сестерциев? А услышит он, например, о победе бодрых наших солдат, и плясать готов добряк от радости, и вина выдувает неимоверное количество, и кричит во всю мочь патриотические речи, – словом, становится другим человеком.

Афраний.Истинно так, цезарь! Золотые слова!..

Домициан.Потому-то войны и необходимы, преданные вы мои… Они напоминают нации, что она – нация, а не сброд. Они молодят общественную кровь, не говоря уж о прямых выгодах, которые несут. Одним словом, с этого часа должны быть едины все мои римляне и мои поэты в том числе. Ведь поэзия – это как-никак голос народа. Так, друзья мои, или не так?