Дон Нигро - Говорит мужчина

Я, конечно, соображаю: если хочу увести брюнетку, лучше подобраться к ним поближе, что и делаю. Все три женщины – ослепительные красотки, вот я и говорю: «А вы, дамы, часом, не актрисы?» И, разумеется, они актрисы. Точнее, танцовщицы, безработные, естественно. И им говорю: «Я – Джеймс Профит, знаменитый театральный критик», – и мои слова производят на них впечатление. Они спрашивают, иду ли я этим вечером в театр, вот я и говорю, что должен идти на балетный концерт, сольник этой старой, вышедшей в тираж когтеобразной стопы. Пендрагон смотрит на часы и говорит, слушай, а не пора ли тебе топать в театр, дружище? Шоу вот-вот начнется. Но чем больше я выпиваю вина, тем лучше выглядит брюнетка, да и две другие тоже, поэтому я говорю: «Черт, Пендрагон, мне совсем не обязательно идти туда. Я и так знаю, что там будет». И я красочно описываю им, как эта жирнозадая старуха будет ползать и спотыкаться на сцене, словно королева страусов, а в конце ее сбросят головой вниз с башни, а это моя любимая часть, потому что всегда есть шанс, что она не попадет на маты и сломает свою тощую шею. Девушки так смеются, что я даже боюсь, а не подпустили ли они в трусики, прикасаются ко мне, их волосы летают у моего лица. Боже, как сладко они пахнут. Пендрагон вновь указывает на часы, и я говорю: «Не пытайся избавиться от меня, Джонни. Черт, я напишу эту чертову рецензию, и не появившись в театре». Он говорит, что мне это с рук не сойдет, я предлагаю ему поспорить на двадцать баксов, что все у меня получится, и он говорит: «Заметано».

Я пребываю в чертовски хорошем настроении, ни облачка на моем горизонте, но Пендрагон говорит: « Эти козлы доберутся до тебя, Джимми. Они до тебя доберутся ».

Но меня уже понесло. Я сочиняю рецензию на ходу, девушки смеются, у меня полное ощущение, что я произвел на них должное впечатление, но потом иду в сортир, возвращаюсь, а их нет. Бармен говорит мне, что Пендрагон ушел с брюнеткой, а блондинка ушла с рыженькой. Такой поворот событий, естественно, вгоняет меня в депрессию, я выпиваю еще пару стаканов вина, бросаю взгляд на часы и вижу, что уже половина одиннадцатого. Поэтому ловлю такси, еду в редакцию, пишу рецензию, сдаю, еду домой и ложусь в постель. Прямо скажу, это была одна из лучших моих рецензий. Я ей гордился.

На следующее утро я притаскиваюсь в газету с невероятным похмельем, и кто-то из театра звонит в редакцию, и они в ярости из-за моей плохой рецензии этой толстой старой заднице, и Макгонигл на телефоне, говорит: «Да, да-да, да-да-да», – как и всегда, а потом разражается короткой речью о свободе прессы, Первой поправке и прочего дерьма, но вдруг успокаивается и вновь возвращается к «да, да-да, да-да-да», а потом неожиданно добавляет: «Понимаю. Понимаю. Я разберусь и перезвоню вас». Идет к моему столу с мрачным выражением лица и говорит: «Джимми, их немного разозлила твоя отвратительная рецензия на вчерашний балетный концерт».

«Послушай, Мак, – говорю я, – у меня рвется сердце от жалости к ним, но если они не выносят жары, пусть уберут зад с этого чертова радиатора».

И слышу от Мака: «Возможно, в этом ты прав, Джимми, но дело в том, что вчера звезда неважно себя почувствовала, не смогла выйти на сцену и ее кем-то заменили. Поэтому этой старой толстой задницы, как ты, если я правильно понимаю, назвал ее в своей вызвавшей недовольство рецензии, вчера в театре просто не было».

Голова меня убивает, но я не паникую. Говорю: «Послушай, Мак, что в этом такого? Вчера я тоже неважно себя чувствовал. Наверное, что-то съел. Вот и пропустил объявление насчет замены. Значит, это дерьмо исполняла другая задница. Также дерьмово».

«Но, Джимми, – говорит Макгогнил, – когда старая толстая задница не появилась, они не заменили ее другой женщиной. Дублерши у нее нет. Она – единственная, кто исполняет «Иезавель», поэтому они выпустили двух парней, чертовых Фрика и Фрэка, с их программой «Каин и Авель».

«Двух парней? – переспросил я. – Это были два парня?»

«Так они мне говорят», – отвечает Мак.

«Что ж, – говорю я, – наверное, я оставил очки дома».

«Ты на концерт не ходил, так, Джимми?» – спрашивает Мак.

«Конечно, ходил, – упорствую я. – За кого ты меня принимаешь?»

«Джимми, – говорит он, – как ты мог принять двух здоровенных гребаных гомиков, изображающих Каина и Авеля, за одну толстую тетку, изображающую Иезавель?»

«Знаешь, Мак, у этой женщины зад такой же большой, как у двух мужчин».

Но я знал, что это не прокатит.

«Ты по уши, по уши в говне, – говорит Мак. – И я не знаю, удастся ли мне тебя вытащить».