Ирина Чайковская - Однажды весной

Накануне отъезда девочка почти не спала, с раннего утра уже была на ногах и беспокоилась, не забудет ли Вики об их прогулке. Нет, не забыла. В лихо загнутой соломенной шляпке, нитяных белых перчатках, с аккуратно подведенными бровями и нарумяненными щечками позвонила она в дверь ровно в назначенное время. Ничто не дрогнуло в сердце Ларисы, когда девочка махнула ей рукой на прощанье. Лали шепнула что-то дочери на ухо на своем языке, затем, обернувшись к Вики, попросила не задерживаться – впереди у них с дочкой тяжелый день. Вики только улыбнулась – цель их прогулки находилась прямо перед окнами – высоченный небоскреб Торгового центра. Почему молчало материнское сердце? Почему не терзали его предчувствия? Почему все катастрофы оказываются для нас, людей, громом среди ясного неба?

Лариса и Лали, прильнув к стеклу, следили, как две крошечные фигурки, одна побольше, другая поменьше, взявшись за руки, направились к зданию небоскреба. Лариса, обладавшая хорошим зрением, с трудом различала Вики с девочкой в довольно густой толпе, окружавшей Торговый центр. Она скорее подумала, чем увидела, что две движущиеся точки наконец достигли входа в огромный небоскреб и были проглочены его чревом.

Лали пошла собирать вещи, а Лариса задержалась у окна. В эти-то секунды и произошел взрыв. Ларисе показалось, что рушится небо. Все последующие мгновения и часы она жила с ощущением, что присутствует при конце света, что наступили последние времена, предсказанные в Откровении Иоанна. Вместе с обезумевшей Лали они куда-то бежали, потом долго ждали, потом снова бежали. В голове мелькали обрывки мыслей: «Почему не я, не Лали, почему именно они, девочка и Вики?» И еще: «Неужели этот ужас когда-нибудь кончится?» Косвенным зрением видела она лицо персиянки, та что-то шептала, прикрыв веки, наверное, молилась. И представилось Ларисе, как в другом каком-то измерении – за бескрайними морями, горами и долинами, на древнем месопотамском берегу – одинокий Юра в бессильном отчаянии простирает руки к небу, и плачет, и плачет на реках вавилонских.

Когда Сандро вошел, Джуди пила чай. Он вчера только прилетел из Италии и не успел привыкнуть к ее распорядку, дивился ему. Ему казалось, что Джуди пьет чай вместо завтрака, обеда и ужина. Заедала она его чем-то неприглядным, «старушечьим»: сухим печеньем, изюмчиком, орешками в сахаре… Все это не казалось Сандро едой, тем более вкусной. Он вернулся с прогулки по заснеженному, какому-то игрушечному городу, застроенному картонными домиками с террасами. Тщетно пытался найти что-нибудь съедобное на итальянский вкус. Возможно, Нью-Йорк удовлетворил бы желания, но судьба занесла его в провинциальный городок Дикого американского Запада.

Джуди пригласила почаевничать с ней. Пришлось сесть к столу. Чай он не любил. Странно, что при всей своей любви к России и всему русскому (русский язык он осваивал в Миланском университете), он так и не пристрастился к этому напитку, предпочитал ему кофе. Но Джуди, кажется, кофе не держала.

Зачем он, собственно, приехал сюда? Кто бы ему объяснил. Больше недели придется торчать в этом городишке, почти до самого Рождества. В Фано все выглядело логично. Чтобы не свихнуться окончательно, он должен был сменить обстановку, вырваться куда-нибудь, где не доставали бы проклятые мысли, где бы не было отцовского крика и слез матери, где был бы хоть кто-нибудь, кто его понимал и ему сочувствовал. В Россию, после летней катастрофы, его не тянуло. Из-за России ему стало так плохо, что до сих пор сомнительно, вылезет ли он из новой своей "черной ямы". Боится, что нет. Если бы Джуди его хотя бы меньше раздражала, он так на нее надеялся. Но она раздражала, раздражала своими движениями, тем, как пила чай, долго, блаженно, как брала дрожащей рукой с блюдца печенье. Почему, кстати, у нее дрожит рука?

Да ясно почему – от старости, ей, наверное, сто лет, ровесница русской революции. Зачем, почему он приехал к этой старушке? Ну да, долго переписывались. Несмотря на свои мафусаиловы годы (настоящего возраста Джуди он не знал), она освоила интернет, и у нее с Сандро завязалась ежедневная компьютерная переписка.

Он повсюду искал в интернете людей, говорящих по-русски. Так два года назад неожиданно вышел на Марину, художницу из Питера. Случайно же наткнулся на Джуди. Почти сразу она написала ему, что не молода, что одинока, что тяготится обществом, ее окружающим… понять ли американцам русскую душу? Во всем этом он почувствовал перст судьбы. Не молода – тогда это его не смущало, даже притягивало. Молодая устроила ему в Петербурге такое «disastro», что пришлосъ спасаться бегством. Одинока – так и он одинок, одинок при том, что есть мама-папа и два брата. Но вот поди же, чувствует он себя эдаким демоном, летающим в пустыне мира без приюта. Конечно, болезнь. Если бы ни она, ни черная тоска, временами находящая и сдавливающая тело и разум страхом, отчаянием, угрозой чего-то еще более ужасного, – о, если бы ни она, был бы он, как Филиппо, старший брат, удачливый коммерсант, или как Энрико-инженер, с его хохотушкой Клаудией и тремя близнецами…