Андрей Поцелуев - Мой дорогой Густав. Пьеса в двух действиях с эпилогом

ГУСТАВ. Сейчас у нас другие цели. Если хотите, более возвышенные. В конце концов, мы можем не продавать картины, а выставлять их на выставках. Если их кто-то купит – отлично. Мы продвигаем чисто художественные интересы и развиваем художественный вкус. Мы хотим наполнить искусством повседневную жизнь человека.

ФРИЦ. Вы хотите преобразовать общество посредством искусства? Утопическая идея.

ФЕРДИНАНД. А какую политическую позицию занимают члены Сецессиона?

ГУСТАВ.Мы смело можем оставить политику политикам. Мы художники, а ни один политик не занимается искусством. Политика – личное дело каждого художника, впрочем, как и религия.

АДЕЛЬ. А что у вас за стиль?

ГУСТАВ. Как я уже говорил, основа нашего стиля живописи – модерн, который во Франции и Бельгии называется ар-нуво, в Италии – либерти, в Испании – модернизмо, а в Германии – югендстиль. Мы отказываемся от прямых линий и углов в пользу извилистых, волнообразных линий, передающих ощущение движения.

ФЕЛИКС. Но Сецессион – это гораздо больше, чем только живопись. Это проза и поэзия, лирика, а может, и театр в будущем. Это новое направление во всём искусстве.

ГУСТАВ. Да, господа. Меняется всё, не только живопись. Конечно, искусство не прогрессирует так же быстро, как наука, медицина или технологии. Оно просто меняет формы, чтобы соответствовать текущей эпохе. Наша Вена начала двадцатого века – это место, где случился всплеск гениальности. Едва ли в каком-либо другом городе Европы тяга к культуре была бы столь же страстной, как в Вене.

ФЕРДИНАНД( обращается к Климту ). А почему на ваших картинах в основном женщины?

ГУСТАВ( обращается к Адель ). У мира женское лицо, всегда чувственное, часто загадочное, иногда ужасающее. Женщины – диковинные существа, прекрасные, таинственные. Женщины – вечный источник вдохновения, а вдохновение – результат желания. Просто, я больше люблю рисовать женщин, чем мужчин. Вот единственная причина.

ФРИЦ. Да, но у вас на картинах почти все женщины обнажённые, и я бы даже сказал – порочные.

ГУСТАВ. Ну, знаете, в семнадцатом веке женщина без обуви на картине уже считалась обнажённой. Я не понимаю, почему нам, художникам, нельзя изображать наготу для публичного обозрения.

АДЕЛЬ. В мифологических сценах и библейских сюжетах можно.

ГУСТАВ( не обращает внимания на слова Адель ). Почему тело надо прятать, скрывать, одевать? Ведь голая женщина символизирует природу, которая всегда обновляется. Я горд тем, что я первый в мире изобразил голую беременную женщину. Сезан хотел поразить Париж с помощью моркови и яблока на своих натюрмортах, я же хочу поразить всю Европу обнажённым женским телом.

ФРИЦ. Но ваши работы нравятся не всем. Многие не понимают ваше творчество. Оно слишком вульгарно для показа публике. Австрийские музеи не торопятся покупать ваши, прямо скажем, неоднозначные картины.

ГУСТАВ. Если ты не можешь понравиться всем, понравься немногим.

АДЕЛЬ( увлечённо глядя на Климта ). А мне нравятся ваши картины, господин Климт. Они необычные, яркие, живые.

ФЕРДИНАНД. Вы своими приёмами напоминаете мне Зигмунда Фрейда. Эротика, которая пронизывает каждое ваше полотно, перекликается с вездесущим фрейдовским либидо. Вы, кстати, знакомы?

ГУСТАВ. Да, он находит мои работы интересными. Он говорит, что я рисую то, о чём он пишет.

АДЕЛЬ. Только одни названия работ Фрейда – это вызов. Раньше никто не отваживался даже словечко об этом проронить. Не только в обществе, но и дома. Но Фрейда нельзя не читать, не обращать на него внимания. Он всюду.

ГУСТАВ. Вот это наше чертовски закрытое, обывательское, пуританское общество. Родители и дети общаются с друг другом на вы. Супруги между собой, как правило, тоже. О сексуальности не имеют ни малейшего понятия, знают одну позу. Лживая буржуазная мораль. Я выступаю против неё своим искусством.

ФЕРДИНАНД. Я вас попрошу выбирать слова. Здесь женщина.

ГУСТАВ. Ну она же эмансипированная женщина. Значит, может говорить на любые темы. Нас с Фрейдом постоянно валят в один мешок, по которому бьёт дубина буржуазной морали. Что делать, если мои желания выражены сильнее, чем у других художников. Я собираю свою сексуальную энергию и использую её в искусстве. А для чего тогда мы живём в конечном счёте? Для наслаждения, для утверждения чувства собственной гордости и достоинства.