Думитру Попеску - «Фаянсовый гном из летнего сада» и другие пьесы

— Реалистическая манера письма продиктована самой жизнью — конкретной, осязаемой, живой. Но не следует забывать, что мироощущение писателя вырастает из культуры народа, связано с его фольклорными традициями. Часто мы сами не осознаем, что живем словно окруженные аурой фантастики, мифологии. Возьмем, к примеру, мир села — казалось бы, такой конкретный, такой реальный. Здесь рано встают, задают корм домашним животным, идут на работу, разговаривают — словом, занимаются вполне конкретными делами. Вместе с тем здесь чтят обычаи, соблюдают обряды, бережно хранят легенды и сказки, помнят притчи и заговоры. Так живут и сосуществуют в сознании людей два мира, не параллельных, а как бы слитых в одно целое. Поэтому нет ничего удивительного, что в прозе или театре, как и в самой действительности, обыденная жизнь и жизнь мифа, неповторимые обычаи, свойственные только данной культуре, тесно переплетены между собой. И может быть, именно это свойство, эта особенность делает произведения писателей разных стран такими непохожими друг на друга.

Утверждая это, я не делаю никакого открытия — такое сочетание конкретного и фантастического мы находим во многих произведениях классиков реализма, где фантастика придает особый, значительный смысл реальному. В современной литературе — возьмем, к примеру, латиноамериканский роман, который сейчас так популярен, — взаимовлияние реального и фантастического приобретает еще более отчетливый характер. И в нашей литературе, в произведениях румынских писателей М. Садовяну, П. Истрати и в первую очередь М. Эминеску, нетрудно обнаружить взаимопроникновение реального и фантастического.

Возможно, такое сочетание реализма и фантастики помогает писателю находить путь к своему читателю. Читатели, с одной стороны, люди вполне реальные, но ведь они живут в разных уголках страны, разбросаны по всему свету, и для писателя они в какой-то степени существа загадочные. Если писатель хочет их понять, вступить с ними в общение, ему приходится порой моделировать их для себя, как моделирует он собственные персонажи. Может быть, в этом диалоге писателя с бумагой, или писателя с помощью бумаги и пера с читателем, может, в этом диалоге, где все переплелось: фантазия и реальность, — и рождается чудо искусства; может, здесь и заключается ответ на вопрос, который вы мне задали.

— В вашей пьесе «Хория, или Птичье молоко» обыденность, банальность перерастает в гротеск, в фантастику, в ней использован тот самый конструктивный принцип, о котором только что шла речь…

— В жизни все перемешано — жестокое и грустное, подлое и благородное, нелепое и возвышенное. Все эти черты, казалось бы полярные по своей сути, могут сочетаться в одном человеке, сталкиваться в одной сцене. Современный зритель не желает, чтобы его пичкали продуктами, сфабрикованными по принципу бескрылого описательства, лишенного воображения, фантазии, иронии. Ведь читателю отлично известно, что жизнь сложна, загадочна, неожиданна и никакие дотошные описания, которые только в шутку можно назвать реалистическими, не могут раскрыть ее глубинного содержания. Давайте обратимся к опыту великих русских писателей. Разве в их героях не перемешаны положительные и отрицательные черты, возвышенные поступки с низкими, свет и мрак, муки совести и чистые порывы души? Разве мы можем сегодня не принимать во внимание этого достижения искусства, завоеванного много лет назад?!

— Поскольку мы начали с пьесы «Хория, или Птичье молоко», давайте продолжим этот разговор. Ваша героиня Эмилия создает себе идеальный образ мужчины. Ей кажется, что он должен помочь ей вырваться из плена обывательской паутины. Но идеал не совпадает с его реальным воплощением, и она жестоко расправляется с преуспевающим напыщенным пустозвоном Хорией. А может быть, сама мечта об идеальном мужчине всего-навсего отражение внутренней пустоты Эмилии? Так что же происходит в пьесе? Убийство? Убийство собственной пустоты или ложной мечты, которые мешают Эмилии увидеть и понять тех, кто ее окружает?

— Я бы не смог дать точный ответ на этот вопрос. Да и не хочу его давать в интервью, поскольку не дал его в пьесе. Вполне возможно, что убийство мнимого любовника — это горькое признание собственной пустоты и попытка уничтожить в себе эту пустоту, вы это очень хорошо сформулировали. А может быть, это расправа с собственным воображением, создавшим ложный образ человека, оказавшегося никчемным и мелким. И если все это играть на сцене в чисто реалистическом ключе, можно допустить, что совершается убийство ничтожества, пустого места, мыльного пузыря, претендующего на роль мужчины. Я не хочу решать этот вопрос однозначно. И, наверное, режиссеру тоже не стоит настаивать на одном каком-то решении. Зритель обязательно выберет ответ, ведь ответ содержится в каждом из высказанных выше предположений. Семейная жизнь не удовлетворяет мою героиню, она не способна понять заботы близкого человека, разобраться в своем собственном существовании… Разве эти проблемы могут иметь одно решение? Если бы все обстояло так просто, пьеса не вышла бы за рамки банальной семейной драмы.