Наталия Грачева: Перипетии судьбы

Дабы не заморозить иностранца, снабдили его кто чем мог – кто-то одолжил меховую шапку и шерстяные варежки, другие раздобыли тулуп и валенки. Однако, увидев впервые в своей жизни обувь ручной работы из овечьей шерсти, американец наотрез отказался надевать их. «Я в носках на улицу не пойду», – упёрся он. Но поддавшись, в конце концов, на уговоры, отходив по морозу целый день и ничуть не замёрзнув, он определил им почётное место на большом обеденном столе. Американец обнимал валенки, приговаривая: «Любимые мои, хорошие мои, как здорово вы меня согрели».

Поменял профессор отношение и к другому предмету гардероба российского сельчанина, когда пожелал помочь с дровами хозяину дома, в котором остановились на постой. В огромном, тяжелом белом овечьем тулупе он лишь намучил себя и дрова. Видя тщетность его усилий, хозяин выдал американцу почти новенький ватник, в котором управляться с дровяным делом стало куда как проще.

В общем и целом экспедиция прошла успешно. «Экспедиционный корпус» отметил, насколько серьезно профессор вникал в проблемы обычных людей. Он долго и настойчиво расспрашивал староверов, довольны ли они своим житьем-бытьем. Рассказал о благополучной жизни старообрядцев в его родном штате. И был заметно обескуражен, что, несмотря на довольно скромное существование, люди не сетовали на власть, а готовы были стоически переносить все бытовые тяготы в отличие от их либеральных сограждан, проживавших в городе в несравнимо лучших условиях.

В том разговоре, возможно, впервые прозвучало сочетание слов «Уральская республика». Пусть в шутку, но именно американец «заложил» эту идею в головы местной интеллигенции. Мнения присутствовавших разошлись тогда: кто-то готов был немедленно броситься на баррикады, чтобы бороться за отделение от Союза, кто-то посчитал, что в большом государстве выжить все-таки легче, другие же сомневались. Роберту даже пришлось успокаивать не на шутку разошедшееся собрание. Так и не придя к консенсусу, спорщики решили в присутствии иностранца более страстей не нагнетать, тем паче, что их путешествие подходило к концу. На прощание этнограф пообещал уральским старообрядцам привезти к ним последователей старой церкви из своего родного Орегона. И уже через год своё обещание выполнил.

Результатами поездки все оказались удовлетворены, но особенно довольными выглядели американский профессор и симпатичная сорокапятилетняя заведующая реставрационными мастерскими Надежда Васильевна, от которой профессор практически не отходил с самого первого посещения музея. Женщина она была весьма миловидная, легкая, светлая, одевалась в такие же легкие и светлые наряды. Смотрела на иностранца, впрочем, как и многие, широко раскрытыми глазами, в небесной голубизне которых читалась готовность к служению мужчине. Американские и европейские дамы давно уже не глядели на сильный пол с таким почтением. Служение, особенно в Европе, стало уделом мужчин, вероятно, потому что процент мужского населения там намного превышает женское.

К удовольствию окружающих, погасить огонёк влюблённости у парочки не получалось, поэтому отношения их стали достоянием общественности ещё до отправки в экспедицию. Надежда Васильевна настолько расцвела и похорошела, что вызывала зависть, а иногда и откровенную враждебность некоторых музейных дам, считавших себя, по всей вероятности, более достойными кандидатурами для близкого общения с иностранцем. Но влюбленные будто и не замечали этого, просто наслаждались свалившимся на них счастьем. Жизнь их связалась настолько прочно, что уже через полгода американец «перетащил» свою неожиданно образовавшуюся «любовь» в Москву, купив для неё квартиру в неплохом районе и даже найдя место реставратора в одном из престижнейших музеев столицы. А до того он успел улучшить ее жилищные условия в родном городе. Ко всему, в условиях тотального дефицита он обставил «однушку» на зависть всем новой мебелью и импортными бытовыми приборами. Надежде Васильевне оставалось только украсить жилище по своему вкусу.

Приглашенные американцем на Урал староверы из заокеанского штата Орегон – Сильвестр и жена его Настасья – говорили на непривычном для современного русского уха старинном наречии. Одна пожилая сотрудница музея вспоминала, что так говаривали старые бабки в их деревне. В отрыве от корней язык будто законсервировался, остановился в развитии, правда, при этом он был перенасыщен огромным количеством американизмов, вернее сказать, английских слов и выражений.