Сегодня видела во сне хорошее, но когда проснулась, всё забыла. Ольга любит меня, но она совсем не умеет торговаться. Выменяла чернобурку на несколько вареных картофелин. Я любила свои меха…
Теперь мою чернобурку наденет чужая женщина, чтобы пойти на улицу развратничать с солдатами. Нет, солдаты – не верное слово. Не знаю, как их назвать. Варвары? Басурманы? Голодные лица, зубастые рты. Клёкот вместо речи. Они не поймут балет, даже если им объяснить. Впрочем, им ничего не объяснишь.
Если бы я могла, я бы им сказала: балет – это радость! Мы танцуем радость! Нет, я не верю, что больше этого не будет!.. Как люди смогут жить?..
Я сейчас плачу, но я удерживаю слезы – скоро придет Ольга. Она не должна видеть, что я плакала. Я должна о ней заботиться, беречь её здоровье. Я не боюсь смерти, но я боюсь её смерти. Она живет одними воспоминаниями.
Старший брат Стасик выпал из окна и разбил голову. Пришлось отдать его в психиатрическую лечебницу в Лигово. Часто говорят – в безумии есть высшая цель, безумец иначе видит мир, это расплата за гениальность. Стасику было восемь лет. Он остался в сумасшедшем доме на всю жизнь. За что Бог потребовал от него расплаты? Трудно верить в предопределение, когда страдают дети.
Сегодня приходил странный человек в темных очках, закутанный в шарф. Принес хлеб, консервы, кофе, сахар, коробку конфет и четыре яблока. Сказал, что он давний мой поклонник… Я не могла вспомнить его лица. Я надела свое лучшее платье, меха. Ольга сварила кофе. Мы сели за стол и представляли, будто жизнь идет прежним порядком. Будто слово «балет» ещё что-то значит. Можно было забыть, что снег больше никогда не растает. Забыть, что на улицах режут, сажают на кол, жгут дома.
Обжигающий кофе, конфеты – было сладко и хорошо. Совсем как раньше, рассуждали о политике – но не всерьёз, а что-то легкое, ни к чему не обязывающее.
Гость говорил: «У нас в России люди разделяются на две категории – на вечно «во весь голос» протестующих и на вечно покорно молчащих. И то и другое одинаково бесцельно, так как при этом у нас совершенно отсутствует третья категория – людей что-либо «делающих».
Эти рассуждения о всеобщей праздности звучали так очаровательно старомодно. Сейчас ведь все что-то делают. Вернее, делают всего два дела – одни убивают, другие отчаянно пытаются не умереть.
Я говорила откровенно. Я слишком поздно поняла, что он – один из них . Когда он снял очки, перед тем, как попрощаться. Басурманские глаза. Не могу вспомнить, кого он мне напоминает. Кого-то давно умершего, лицо с черно-белой фотографии… От этого не покидало ощущение тревоги.
После еды чувствуешь свой желудок. Нельзя танцевать с переполненным желудком.
Удивительно милый смех. У него был удивительно милый смех… Говорили, что в нем есть что-то страшное, что он ходит «не один». Много цинизма – и в денежных вопросах, и в отношении к людям. В этом была его сила, но и слабость. Он хотел, чтобы искусство возбуждало чувственность. Всё в Дягилеве страшное и значительное… Он открывал миру гениев.
«Творец должен любить лишь красоту и лишь с нею вести беседу во время нежного, таинственного проявления своей божественной природы. Реакция искусства на земные заботы и волнения недостойна этой улыбки божества»…
На рынке рассказывают про пожар в квартире ресторатора, который поднес мне к юбилею те изумрудные серьги, настоящее сокровище (полмешка мороженой картошки, рыбные консервы, прогорклое масло в бутылке и пшённая крупа). Мы почти не были знакомы, но я хорошо запомнила его улыбку – хитрую и добродушную.
Они пришли под видом обыска, завели хозяина в ванную, ударили по голове прикладом и задушили простыней. Затем пили его коньяк и несколько часов насиловали его молодую жену, а потом задушили и её. Затем подожгли квартиру. Говорят, среди них были рабочие, которые когда-то ремонтировали его квартиру. Пятилетнего сына они оставили в живых, но ребенок задохнулся во время пожара.
Мы с Ольгой видели дым из окна. Не уверена, что это был тот пожар… Сейчас много подобных случаев. Ольга говорит, что не может их осуждать. Они ненавидят нас за изумрудные серьги, за фальшивые благотворительные аукционы, за золотые унитазы в подмосковных особняках, за брильянтовые ошейники для собачек. За все годы унижения и уничтожения, когда их трудом и потом, болезнями их жен и детей оплачивалась роскошь сытых… Если бы пять лет назад ресторатор мог предвидеть, чем всё закончится, он бы, наверное, заплатил своим рабочим по справедливости.
Читать дальше